Увидев педагога, девочки сделали глубокий реверанс. Та в ответ кивнула головой, и началась очень сложная, максимально напряженная творческая работа. Ваганова всегда заранее готовилась к уроку, продумывая его в деталях, при ученицах не позволяла себе никаких «озарений», даже простейшее «физическое действие» разбирала на что и как, «Иногда она заставляла нас записывать на французском языке комбинации уроков. Но этого было мало. Нам приходилось зарисовывать позы, которые она задавала», — вспоминала Вечеслова. Эти «художества» ученицы называли «вспомогателями».
Агриппина Яковлевна превращала сложную рутинную работу в созидательный процесс, приохочивавший ее воспитанниц к поиску выразительного рисунка самых разнообразных движений. Им не терпелось, преодолев один этап экзерсиса, вступить в борьбу с новыми трудностями. Педагог советовала ученицам не только беречь полученный от нее творческий «капитал», но и наживать с него проценты. На протяжении всей артистической карьеры отдача от вдумчиво постигнутых вагановских приемов была колоссальной. Однако и жертвы приносились немалые: классический танец диктовал воспитанницам жизненный уклад и ритм.
«Для того чтобы свободно заниматься в классе Агриппины Яковлевны, нужно знать и хорошо усвоить ее систему преподавания. «С наскока» в этом классе работать нельзя», — отмечала Галина Сергеевна. Она откровенно признавалась:
«Мне у Вагановой было трудно. Она давала экзерсис у станка, потом на середине зала… Агриппина Яковлевна с начала до конца вела урок в таком быстром темпе, что ученик сразу терялся, не мог быстро ориентироваться и поспевать за движениями и комбинациями. Артисты не ее школы вообще никак не могли поспеть за нашими темпами. Только освоив вагановскую методику, возможно выдержать такое. Благодаря таким темпам ее уроки вырабатывали большую выносливость…
Техника и виртуозность вагановского класса достигаются только путем упорного труда и огромного напряжения. Только здесь, в этом классе, вырабатывается такая устойчивость и владение своим телом, что труднейшее pas в быстром темпе кажется зрителю совсем нетрудным. А на самом деле эта «легкость» таит в себе огромный труд и технику, накопленную не одним годом упорных систематических занятий… Ваганова открывала нам такие приемы, такие секреты, которые позволяли без большого напряжения одолеть трудные движения, сделать их удобными.
Агриппина Яковлевна заставляла много трудиться в зале, никому не позволялось хоть чуточку полениться. И действительно, на нашей памяти нет уроков, где мы «валяли» бы, занимались небрежно, вполсилы. Лентяев Агриппина Яковлевна выявляла тотчас же, и плохо таким приходилось.
Я боялась ее остроумных, а оттого еще более колких замечаний. И даже когда у меня что-то болело или я сильно уставала, старалась скрыть это, только бы не получить замечания.
Из-за своей слабости, частых головокружений я уставала быстрее других. Класс Вагановой развил во мне силу воли и выносливость. Быть может, Агриппина Яковлевна — большой педагог, большой психолог, — зная мою скованность, немного и щадила меня. А то закроюсь еще глубже в свою скорлупу, тогда от меня вообще никакого толка не добьешься. Кроме того, нас так воспитывали, что замечания, сделанные другому, мы примеряли и на себя. Не было гонора: это у других плохо, а у меня хорошо.
Признаюсь, что по своему характеру, по складу своих природных данных я не близка Вагановой. Но в том-то и высочайший профессионализм педагога, что она, как говорится, не стригла всех под одну гребенку, а умела выявить и развить лучшие индивидуальные качества своих учениц. Агриппина-то Яковлевна прекрасно видела, какова я, на что гожусь, не гожусь. Но ей как настоящему педагогу-воспитателю, наверное, показалось интересным поработать, грубо говоря, с не близким ей «материалом».
Ваганова получила счастливую возможность доказать правоту своей методики на, казалось бы, сопротивлявшемся улановском «материале». Ей доставляло удовольствие постепенно превращать ординарную, блеклую внешность ученицы в привлекательный, интересный, эффектный сценический образ.
Ваганова всегда отдавала предпочтение не таланту учениц, а их одержимости балетом. Галя же не просто осваивала технику танца, но и настойчиво самосовершенствовалась. В ней разгорался огонь фанатичной любви к будущей профессии.
«Работай, работай над собой, иначе будешь полудилетантом или полупрофессионалом, — командовала Агриппина Яковлевна. — То, чего не сделаешь в школе, никогда не наверстаешь в театре». И Уланова, как могла, преодолевала свою природную вялость. Балерина считала:
«Никогда, ни во второй, ни в десятый год моей работы под руководством Вагановой, я не занималась с таким рвением, с такой максимальной напряженностью, как в этот первый, ставший для меня решающим год».
Боясь обвинений в расхлябанности, Галя научилась скрывать свои мелкие травмы, случавшиеся, как ей казалось, от постоянного стресса. Она демонстрировала удивительное терпение и трудолюбие. Ее старание изредка поощрялось Вагановой — скупыми, но тем более желанными похвалами:
«Конечно, я не чурбан бесчувственный. Да, я радовалась, когда получала хорошую оценку, когда мне давали сольное место, хвалили. Наверное, покажусь какой-то нелепой, наивной потому, что больше радовалась тому, что не подвожу родителей, а не потому, что я такая хорошая».
Взгляд Вагановой невольно останавливался на хрупкой Галиной фигурке. Как грациозно она меняла пуанты, с каким изяществом поправляла волосы, с какой простодушной изысканностью делала любое движение. Этому не научишь, это врожденное.
Агриппина Яковлевна, будучи очень музыкальной, и в других ценила «пропетые» движения. А Галины тоненькие ручки и ножки не просто выделывали заданные па, а как будто рождались из музыки, сопровождавшей урок. Характер аккомпанемента менял «тембр» исполняемого Улановой экзерсиса. Любое ее движение не ориентировалось на такты, а покорялось целой музыкальной фразе. В ученице проступали черты артистки «большого дыхания», безграничного эмоционального пространства. Ваганова предчувствовала в ней пластическую кантилену, когда виртуозность подчинялась даже не звучанию оркестра, а влечению души.
Школьные будни шли своим чередом. Уланова демонстрировала чистый и строгий рисунок движений. Ей прекрасно удавались прыжки с заносками из программы мужского танца. Даже Семенова не смогла освоить 32 фуэте, а Уланова крутила их в собственной манере. Словом, она отвечала всем требованиям вагановской методики.
Педагог «подковывала» ее в мастерстве поклона, первого выхода в спектакле, сценического бега. Последнее наставление пригодилось через 15 лет для легендарного бега улановской Джульетты. Образ веронской «голубки» не раз стучался в Галину судьбу. Она вспоминала, как еще в годы ученичества шла по набережной Невы и размышляла над поразившими ее словами одного из учителей:
«В балете можно танцевать и стихи, и прозу, в балете можно передать и самого Шекспира!
Танцевать Шекспира? Какая невероятная, почти недосягаемая мечта! И всё-таки я верила в нее.
