Правда, поначалу он хотел ввести меня на главную роль в балете Петипа «Привал кавалерии», но, увидев, как я всё старательно делаю ногами, а лицо остается неулыбчивым и сосредоточенным, понял, что характер веселой героини мне не подходил. «Ну, ничего! Оставим это, получится другое», — сказал дядя Саша. И сочинил «Грот сатира».
Я танцевала нимфу. Был какой-то сатир… Я попадала в грот… Это было очень интересно. Сюжет балета несложен. Сатир — хозяин грота — заманивает резвящихся нимф, но они, разгадав коварный замысел, сами завораживают своими танцами сатира, опутывают его гирляндами цветов, незаметно привязывают к большому камню, а когда он, рванувшись, хочет бежать за ними, камень опрокидывается, и он погибает под его тяжестью.
Это был мой первый балет в школе, где я танцевала главную роль. Шел он сорок минут. И с каким увлечением, как дружно все мы трудились над созданием оформления!»
В темной, подсвеченной красным пещере, где оживали статуи нимф, Галя почувствовала настоящий страх, который постаралась передать движениями. Получилось естественно и даже красиво. Ширяев был очень доволен. Хотя на ученических спектаклях многократные вызовы не разрешались, юной нимфе по требованию публики всё же пришлось несколько раз выйти на поклоны.
Это школьное выступление на всю жизнь запомнил Вахтанг Чабукиани: «Ее изумительная нимфа в школьном спектакле ‘Трот сатира» предстала очень тоненькой, необыкновенно легкой, живой, и никакой сухости я в ней не увидел. Да, она казалась удивительно лиричной, но в ней искрилась такая, знаете, грациозная игривость и даже насмешливость проскальзывала. Пленяло именно ее разное поведение, без такой унылой… монотонности: когда только лирика, и больше ничего».
Александр Викторович, умевший танцевать, «едва ногой касаясь пола», и в ученице сразу подметил изумительную способность парить над сценой. Ассоциация со стилем Тальони напрашивалась сама собой, о чем говорила, например, основательница училищного музея Мариэтта Франгопуло: «Тальони, будучи совсем юной, дебютировала в Вене в балете под названием «Принятие нимфы ко двору Терпсихоры», Уланова — в Ленинграде, будучи еще ученицей, в роли нимфы в балетике «Грот сатира». В основе танца как одной, так и другой танцовщицы лежит воздушность и исключительная по красоте линия».
Но Уланова никогда не подражала Тальони. Она сразу взяла свою задушевную ноту. Ширяев, хотя и дал заметной талантом Тане Вечесловой главную партию в школьном спектакле «Привал кавалерии», не смог оставить Галю без сольного номера: он специально сочинил вальс, рассчитанный на ее дар душой обласкивать танец. Воздушная стихия вальса вообще была близка природе Улановой. Ваганова не удержалась и в предвыпускном классе поставила для нее еще один вальс — на музыку Морица Мошковского. Жаль, что никому не пришла мысль возобновить с Улановой «Видение розы» Фокина.
Вторым ученическим балетом, сочиненным в 1927 году специально для Улановой, оказалась «Фламандская статуя» в хореографии воспитанников Михаила Шпалютина и Бориса Обухова, ее постоянного партнера в театрике. В этом нашумевшем балете Гале посчастливилось блеснуть еще дважды: 19 декабря, когда «состоялось чествование заслуженной артистки А. Я. Вагановой по случаю 30-летия ее сценической и педагогической деятельности», и 31 января следующего года на сцене ГАТОБа. Критик журнала «Жизнь искусства», отметив «редкое удовольствие», полученное от «живого балетного представления», выразил уверенность, что «в скором времени Каминская, Вечеслова и Уланова освежат академическую сцену». С ним был солидарен Семен Розенфельд, написавший, что Галя «обратила на себя внимание какой-то особой мягкостью рисунка, необычайной пластичностью движений, даже проблесками артистизма».
Ольга Всеволодская-Голушкевич не могла забыть, как пробиралась с подругами в «заветный школьный театрик», чтобы украдкой понаблюдать за работой Гали над ролью во «Фламандской статуе». В память Тамары Станкевич также врезалась эта наивная ученическая постановка: «Вспомнила школьный театр, куда мы всегда спешили занять первые места, чтобы наслаждаться Вашим исполнением. Вспоминаю Вашу «Фламандскую статую», «Вальс» Мошковского и так далее… Вспоминаю свое огорчение, когда на мою записку, посланную Вам, я не получила никакого ответа, но я рада, что еще ученицей я не ошиблась в Ваших способностях выйти в прекрасную балерину».
Конечно, повзрослевшие поклонницы могли преувеличить школьные успехи Гали под впечатлением ее позднейших триумфов. Но с ними солидарен и беспристрастный Федор Лопухов: «Во всём, что Уланова делала еще в школе, было что-то, сразу отличавшее ее, приковывавшее внимание, идущее от какой-то глубины индивидуальности, от сосредоточенности, от того, что был в ней свой «секрет», свой мир затаенных, сдержанных чувств, переживаний, мыслей».
Однокурсник Улановой Михаил Шпалютин вошел во вкус балетмейстерского ремесла и поставил номер «Прошлое, настоящее, будущее» — краткий экскурс в историю танца. Надо отдать должное его чутью — Гале и Обухову он предназначил среднюю часть. Она — с лентой, по моде обхватившей короткую стрижку, и в голубой тунике, он — в недлинном хитоне. Задуманная Шпалютиным пародия в этом лирическом дуэте приняла серьезный оборот. Не тогда ли настоящее время выбрало своей протеже юную Галину Уланову?
Все критики, отметив среди участников экзаменационного представления учебного 1926/27 года «виртуозную, но несколько суховатую» ученицу Вечеслову, пальму первенства отдали «пластично-мягкой» Улановой.
На фоне танца четырех лебедей, гопака и других номеров Галино выступление явно отошло от дивертисментных стандартов и покорило новизной и расцветающей индивидуальностью. Танец Улановой был небросок, целомудрен, гармоничен и упрямо затягивал в омут тихой, но оттого еще более манящей чувственности. Угловато приподнятое плечо девичьей фигурки трогало нежностью и тревожило беззащитностью. Безупречно исполненные балетные па соседствовали с небалетными жестами. Непривычная манера исполнения приковывала внимание. Словом, Галя выступила с огромным успехом.
Внешне сдержанная, от самой себя она не скрывала удовлетворения от успехов. Ей нравилась заинтересованность учениц и взрослых артистов. Впрочем, любой успех не без изъяна. К этому юной Улановой приходилось привыкать, а из не всегда доброжелательных отзывов извлекать полезные уроки. Неприятельский глаз подчас зорче дружественного. «Вы очень трогательны, моя милая, но вы забываете, что балет должен веселить», — услышала Галя снисходительную реплику. Балерина вспоминала:
«Целый вихрь вопросов поднялся в моей голове от этого замечания — вопросов, которые я не могла еще точно высказать и которые были потому еще мучительнее. Мама, которая всегда рассеивала все мои сомнения, погрустнела вместо ответа и впервые не могла мне помочь».
В рецензии на экзаменационный спектакль 1927 года критик написал, казалось бы, лестные слова, что в Улановой «можно найти много «семеновского».
Но Галя была сама своя. Это понял историк театра Давид Тальников: «Первыми же своими выступлениями Уланова внесла на балетную нашу сцену какую-то трогательную прелесть неуверенности и незавершенности танца. Мы знаем, что задача устойчивости в танце — вопрос «совершенно центрального значения» для всякого артиста балета; и всё же Уланова, обладая превосходной школой, создавала впечатление известной неустойчивости, волнообразности движений, женственной беспомощности. Именно «создавала», ибо это была одна из ее задач, входило в ее творческий замысел».
