К 1938 году Уланова уже считалась аборигеном «селигерского сидения». Качалов так разрекламировал прелести отдыха на Селигере, что туда буквально хлынули его многочисленные знакомые со своими чадами и домочадцами, а потом знакомые знакомых. Неприе уже не вмещала знаменитостей, желавших «почудить» на селигерских пляжах, поэтому «набегам» гостей подвергались и другие деревни. Каждая новая персона вызывала обостренный интерес. Впрочем, воспитанность и тактичность позволяли каждому дачнику свободно и безмятежно проводить время.
Татьяна Белогорская, дочь ленинградского артиста А. С. Белогорского, вспоминая свое подростковое селигерское счастье, среди калейдоскопа лиц с особой тщательностью выписала одну «особу женского пола»:
«Ее необычность состояла в том, что у нее отсутствовали какие-либо выраженные признаки. Не было их — и всё! Правда, кроме одной детали — этакой пружинящей походки… Что касается прочих атрибутов внешности (включая неопределенный возраст), то они, за счет тусклости особы, не отложились в моей памяти. Носила она бесформенные наряды преимущественно тусклого цвета, обладала тихим голосом, не поражала выразительностью черт лица и казалась молчаливой. Словом, по нашим меркам гостей была «никакая», поэтому не шла в сравнение с… фактурными дамами нашего плеса… Если каждая из них по-своему производила впечатление, то бесцветная гостья (да простит меня Господь!)… его вообще не производила. Даже ее отчество и фамилия открылись мне лишь спустя годы. В ту пору она звалась просто Галочкой. Ее «птичье» имя нам тоже не нравилось».
Таня со своей кузиной, оценив совокупность данных «бесцветной Галочки» по низкому баллу, дала ей обидное прозвище «Серенькая». Впрочем, писала Белогорская, «словесными изобретениями мы не разбрасывались, а пользовались ими для «внутреннего употребления», благодаря чему недобрая шутка не стала общественным достоянием».
Практически всё время дачники проводили на озере, по которому совершали походы «флотилией»: на купленной за гроши и перестроенной в парусник рыбацкой лодке «Пират», двух яхтах, нескольких байдарках, лодках. Тиме вспоминала:
«Однажды Уланова отправилась на далекий плес и не вернулась к вечеру. Мы начали всерьез беспокоиться, несколько раз выходили на берег, но никого не было видно. Быстро надвигалась темнота, а с нею поднялся ветер. На озере началось волнение. Волны вздымались, обрушиваясь на берег. Мы вызвали из Осташкова моторный катер, и мужчины отправились на поиски Улановой.
Галину Сергеевну нашли в одной из отдаленных деревень. Буря застала ее на озере, и она с трудом добралась до ближайшего берега.
Другой раз в ветреную погоду Уланова, Вечеслова и двое наших гостей отправились кататься по озеру на парусной яхте.
Когда яхта отошла далеко от берега, Вечеслова решила выкупаться. Чтобы не отстать от быстро шедшей под парусом лодки, она уцепилась за привязанный к корме длинный канат и плыла «на буксире».
Вдруг канат оборвался. Гонимая порывами сильного ветра яхта стала быстро удаляться от купальщицы, с трудом державшейся на волнах. Один из гостей бросился в воду на помощь Вечесловой и, обернувшись, крикнул: «Поворачивайте назад, нам не доплыть…»
Ни Уланова, ни ее спутник ни разу в жизни не пробовали управлять парусом, а дело это, как известно, трудное, требующее сноровки и умения. Одно неловкое движение — и яхта может перевернуться.
Галина Сергеевна не растерялась. Быстрым движением схватила она конец веревки, прикрепленный к парусу. Не прошло и минуты, как парус обмяк. Бег лодки замедлился, и она, плавно повернувшись, пошла навстречу плывшим вдалеке людям».
В утренние часы на озерном берегу Уланова и Вечеслова в купальниках делали разные упражнения, стойки, мостики. К ним постоянно пристраивались мужчины, далекие от балетного искусства. Грузные «кавалеры», проделывающие танцевальные па, выглядели комично, особенно рядом с изящными фигурками балерин. Незадачливые партнеры пытались восстановить свой «авторитет» умением пускать по воде камешки или игрой в серсо. Но и тут «чемпионов» поджидало разочарование: Галя с легкостью побеждала своих «наставников».
«Очень мне понравилось ездить верхом — но без седла, подушка и к ней веревка вместо стремян — так удобнее. Если этим летом буду на Селигере, то обязательно буду кататься верхом», — говорила Уланова в 1937 году.
«Наисовская» компания облюбовала остров Хачин, куда «ритуально» приплывала в первой половине дня и вечером устраивала костер. Один такой пикник 1934 года особенно запомнился Гале.
Пока распорядители праздника готовили еду и жарили на углях шашлык, несколько человек, в том числе Уланова, окружили актера А. И. Шварца, мастерски читавшего только что подготовленную им «Полтаву» Пушкина. Балерина, подбиравшаяся к образу Марии, буквально впитывала каждое слово. Музыка гениальных рифм абсолютно совпала с лунной мистерией Селигера. Уже и Шварц дочитал поэму, и костер погас, а Галя всё не могла расстаться с неповторимой ночью. Ей хотелось раствориться в напряженном безмолвии, пробежать по трепещущей лунной дорожке, прочеркнувшей озеро, понять тихий зов вечно стонущих сосен. А внутри всё звучали слова:
Ее движенья
То лебедя пустынных вод
Напоминают плавный ход,
То лани быстрые стремленья.
Елизавета Ивановна любила в дождливые вечера читать стихи. Уланова, сидя у керосиновой лампы, вышивала. В первое селигерское лето, когда она обдумывала новую роль в балете «Бахчисарайский фонтан», актеры, гостившие у Качаловых, «налегали» не только на декламацию пушкинских произведений, но и на рассказы о судьбе поэта. Николай Николаевич пел романсы той поры. Всё это пригодилось для роли Марии.
«Селигер гостеприимен и для общих «походов», и для уединения. Природа располагала к романам — и не найдешь: где, что, с кем!» — писала Ходасевич.
Именно на озерном просторе раскрылась неповторимая, гипнотическая женственность Улановой, чтобы добавить в ее пластику новые изысканно-эротические оттенки. Неприметная внешность странным образом работала на притягательность ее чувственности. Всё в ней напоминало бутон, обещавший лаконичное совершенство, — надо было только набраться терпения и дождаться очаровательного откровения любви. Предвкушение, предчувствие держали Галиных избранников в распаляющем напряжении.
К Улановой наведывался Евгений Дубовской. «Человек со смешинкой и чертиком в глазах, — вспоминала Ходасевич, — вел тихую жизнь: выкупавшись, обсыхает на пляже, углубившись в партитуру будущего спектакля; время от времени ловит бабочек детским сачком — и опять в партитуру».
Но помимо эпизодического Дубовского у Гали завелась постоянная селигерская привязанность — Николай Дмитриевич Богинский. «Дачи на нашем плесе он не имел, появлялся в качестве гостя, — писала автору этих строк Т. А. Белогорская. — Мои уши помнят употребляемое выражение «инженер Богинский», то есть без имени… Согласно моему возрасту, разумеется, казался стариком, хотя было ему лет 40. Выглядел он хорошо. Резвый такой, хорошо сложенный, не слишком высокий — средненький. К сожалению, таковы скудные подробности об «инженере».
