«Я с огромным восхищением смотрел балет «Бахчисарайский фонтан» и очаровательную Уланову. Этот вечер напомнил мне одно из замечательных представлений русского балета в Париже в 1910 году — одно из ярких художественных воспоминаний моей жизни», — писал в газете «Правда» Ромен Роллан, гостивший летом 1935 года у Максима Горького.
Михаил Кузмин 22 ноября 1934 года занес в свой дневник «рецепт» от светила медицины М. Д. Тушинского: «Если пойду на «Бахчисарайский фонтан», так с Улановой, а не с Дудинской».
Гастролировавшая в Ленинграде в июне 1938 года Ольга Леонардовна Книппер-Чехова в свободные вечера ходила на «Бахчисарайский фонтан» с «чудесной Улановой — Марией».
Николай Мордвинов записал в дневнике:
«Уланова в «Бахчисарае».
Поет. Симфония. Музыка.
Русский народ имеет настоящее, полное искусство. Совершенство.
Какая чистота души и какое точное ее выражение. Танец это или еще что-то? Танца вроде и нет… Удивительно…»
Иосиф Юзовский в 1936 году заявлял:
«Если Уланова помнит рецензию Белинского на «Бахчисарайский фонтан», пусть смело отнесет ее на свой счет, Белинский о ней писал! Она лучше понимает Пушкина в балете «Бахчисарайский фонтан», чем иные солидные исследователи поэмы «Бахчисарайский фонтан». В этом умении объяснить Пушкина средствами искусства, вернее сказать — в родственном понимании Пушкина, рядом с Улановой можно поставить сейчас только Яхонтова…
Балерина ищет «пушкинское» не в сюжете, а в самом Пушкине, и не поэму, а Пушкина она переводит на язык танца, и перевод этот, я бы сказал, современен — сегодняшний и вчерашний день нашли какую-то общую точку, и в этой точке застыла серебристая фигурка Улановой… Вот мы говорим сейчас о Пушкине, и кажется, что говорим об Улановой. Глядя на Уланову, мы читаем Пушкина. Мысль об утверждении жизни, выраженную в пушкинских стихах, мы воспринимаем в движениях Улановой, мы теряемся, где Пушкин, где Уланова. Горечь, присущая Пушкину, вызвана тем, что жизнь нельзя назвать счастливой, горечь, не перерастающая, однако, в сарказм и скорбь. Мы получаем у Улановой подтверждение этого взгляда и, перечтя наутро Пушкина, убеждаемся в правоте Белинского, сказавшего — «светлая грусть». До чего верно! Убедитесь, посмотрите Уланову.
Можно сказать, что Пушкин развивает свою мысль полемически, поэтому он сталкивает Марию с Заремой, но не требует от Марии активности (я анализирую Пушкина, пользуясь комментариями Улановой), пусть активной будет Зарема — Зареме нужно добиваться своей оспоримой истины, — но Мария не спорит, не возражает, не ссорится, она сильна самим своим существованием, ее истина незыблема. Поэтому, в то время как Зарема горит, неистовствует, Мария у Улановой светится, ей даже жаль свою соперницу, оттого, что истина Заремы ущербна и это нам доказано, хотя Мария и погибает от руки Заремы. <…>
Я понимаю, почему смущен Гирей… Гирею вдруг опостылели и жены его, и набеги, ему казалось, что он самый счастливый, что богатство плоти — богатство жизни, и вдруг он сражен, великое неудовлетворение поселяется в его душе… Мария — Уланова в своей белоснежной тунике, так контрастирующей с тяжелой языческой роскошью Востока, как бы символизирует луч, который просветляет Гирея, — не спускайте глаз с Улановой, если хотите всё это понять!..
Вспомним обращение Пушкина к кн. М. А. Голицыной:
…Мой стих, унынья звук живой,
Так мило ею повторенный,
Замеченный ее душой.
Замеченный ее душой — это мы можем подтвердить, зрители балета «Бахчисарайский фонтан».
Была ли Мария «своей» в шляхетском доме? Могла ли она стать «своей» в гареме? Или оставаться «везде чужой» — ее судьба, как и судьба самой балерины, предпочитавшей «щемящую, непроходимую тоску беззащитного и беспросветного одиночества»?
Актриса Вера Васильевна Бельцова вспоминала, как теплым вечером раннего лета 1951 года они с Галиной Сергеевной сидели в саду и беседовали о счастье. Уланова сказала: «Счастье — это успех у публики. Жить им можно, надо любить свое дело!»
О необычном спектакле Захарова Ленинград был наслышан задолго до премьеры. К 22 сентября 1934 года ажиотаж достиг высшей точки. Уланова считала, что ожидания оправдались с лихвой.
«Пауза. Пять-шесть неуверенных хлопков, хлопков шепотком, под сурдинку. Но вдруг взрывается аплодисментами переполненный, накаленный зал. Набатом звучит многолюдный гул: «У-ла-но-ва». Всё снова и снова озаряет занавес рампа. Усталая, утомленная, она склоняется и исчезает», — вспоминал В. В. Макаров.
Фельетонист Александр Флит опубликовал в многотиражке ГАТОБа юмористическое стихотворение:
Аминь, классические «душки»!
В балете дышится свежо —
Сам Александр Сергеич Пушкин
Вскричал бы в креслах: «Хорошо»…
Там тени горестных созданий,
И страсти воскрешенной пыл…
«Захаров там невольны дани
С младой Улановой делил»
[14].
После премьеры «Бахчисарайского фонтана» Елена Янсон — Манизер прошла за кулисы, чтобы познакомиться с Улановой и предложить ей позировать. Они договорились о встрече и неожиданно быстро подружились. Галя, отменно разбиравшаяся в людях, Елену Александровну приняла безоговорочно.
Уланова молча позировала, Янсон-Манизер молча работала. Их сотворчество напоминало священнодействие. Вскоре скульптор вылепила свою первую работу на балетную тему — ту самую, участливо воплотившую «тоскливую» Марию.
Позднее Галина Сергеевна позировала и Мухиной, и Коненкову. Однако их работы были портретными, а у Янсон-Ма-низер она представала в своих ролях.
Елену Александровну поразило совершенство улановских движений. Балерина могла застыть в элегической, бесконечно длившейся позе. Не случайно Голубов-Потапов увидел в прекрасном спокойствии героинь Улановой какую-то «лепную или изваянную пассивность», в которой, однако, не было «вялости и апатии»: «Это не пассивность безучастности и безразличия, а пассивность сосредоточенности и стойкости, пассивность сдержанная и в то же время возбужденная, интригующая, когда самое сокровенное ушло внутрь и ни за что не выходит наружу».
Янсон-Манизер перевела улановские образы на язык своего искусства более двадцати раз. В день семидесятилетия скульптора за праздничным столом один из гостей провозгласил здравицу, понравившуюся присутствовавшей балерине:
За много славных, трудных лет
Вы изваяли весь балет,
Как многотрудны годы эти!
До капли отданы культуре,
Живет Уланова в балете,
А вы — Уланова в скульптуре!
Галя стремилась не столько на сеансы к мастеру, сколько в дом Манизер, где она отогревалась душой и где ей всегда было интересно.
