Двадцать четвертого мая Уланова дебютировала в московской «Жизели».
Выдающийся чтец Дмитрий Журавлев говорил, что, увидев балерину в этом спектакле, был «абсолютно потрясен встречей с великой драматической, вернее сказать, трагической актрисой в соединении с безупречным пластическим, танцевальным выражением образа». Его изумила улановская игра в танце: «Я — заболел! И болезнь моя называлась — «Галина Уланова»!»
Улановский «вирус» подхватила вся столица. Ей только предстояло выйти на сцену, а уже катилось по рядам и притягивало чудодейственное: «Уланова!.. Уланова!..»
«1935 год был для меня годом большой проверки», — говорила Галина Сергеевна. По ее словам, «Бахчисарайский фонтан» спровоцировал идею показать москвичам спектакли Кировского театра: «Способствовали этому поначалу многочисленные восторженные рецензии прессы, а затем и гастроли, организованные, кстати, по предложению тогдашнего наркома обороны СССР Климента Ворошилова, видевшего балет в Ленинграде и высоко отозвавшегося о нем».
В Декаде ленинградского искусства принимал участие целый «десант» питерских артистов: Академическая капелла под управлением Александра Свешникова; певцы Мигай, Печковский, Преображенская, Вербицкая, Халилеева; Симфонический оркестр Ленинградской филармонии под управлением Евгения Мравинского; пианисты Владимир Софроницкий и Павел Серебряков; семилетний композитор Олег Каравайчук; Аркадий Райкин; Театр имени А. С. Пушкина. Однако о выступлении Галины Сергеевны писали охотнее всего. Казалось, уже трудно было прибавить что-либо к сказанному, однако поток восторгов не иссякал. «Никогда еще, кажется, мы не видели таких бесконечно нежных отношений, какие существуют между музыкой Чайковского и танцем Улановой. Это рассказ о любви и грусти, простой, вдохновенный и чистый», — отмечала спецкор газеты «Известия» Татьяна Тэсс. Некий И. Еремеев, сухо комментировавший программу концерта, не смог удержаться: «С огромной лирической силой танцует Уланова песнь о любви, прелестную песню без слов».
В финале концерта звучала еще одна «песнь» — о Сталине. И если об этой кантате вождь съязвил: «Товарищ Дунаевский приложил весь свой замечательный талант, чтобы песню о товарище Сталине никто не пел», то о «песни Одетты» отчеканил: «Уланова — это классика». «Привольный орел» засвидетельствовал почтение «Белому лебедю».
Месяцами двумя ранее генеральный секретарь ВКП(б) произнес: «Кадры решают всё». Театральное служение Галины Сергеевны выглядело убедительной иллюстрацией этой мысли. Она стала лауреатом четырех Сталинских премий, причем первая — 1941 года — была получена «за выдающиеся достижения в области искусства». В том же году и с такой же формулировкой была награждена Дудинская, но премией второй степени. Первую степень вручили и Лепешинской, солистке Большого театра. Только эти три балерины имели четыре Сталинские премии. Но лишь Уланова получила Ленинскую и две звезды Героя Социалистического Труда.
Как раз в 1935 году Сталин формировал «иконостас» советского искусства. Мхатовский спектакль «Враги», по его рекомендации поставленный В. И. Немировичем-Данченко, был записан в «эталонные» произведения театрального соцреализма, а опера Ивана Дзержинского «Тихий Дон» — музыкального. Остальные должны были равняться на образцы, в том числе на творчество Улановой. Всё, что танцевала балерина, становилось классикой. Всё, что она отвергала, до «классики» недотягивало. Так произошло с постановками, задуманными специально под Галину Сергеевну, но по разным причинам прошедшими без ее участия: «Весенняя сказка», «Татьяна», «Жанна д’Арк», «Накануне». Уланова стала «козырным тузом» советского балета.
Улановские движения были красноречивее многих слов. В конце концов, «инженером человеческих душ» могла быть и балерина, неизменно верная букве и духу соцреализма. Тридцатые годы нуждались в «грезе», способной представить свое время ярче, нежели «натуралистический» рассказ. «Небылица», изложенная пленительным языком хореографии, становилась «летописью». Уланова блистательно справилась с непосильной на первый взгляд задачей.
Когда в октябре 1935-го на башнях Кремля двуглавых орлов заменили на звезды из уральских самоцветов (они были заменены на рубиновые через два года), стало очевидно, что и в балете поднялись новые — советские — звезды, из которых Галя оказалась самой яркой.
Наконец, Сталин терпеть не мог стука пуантов по сцене. Галя же была легка и бесшумна! Да и танцевала она красиво — не по частям, когда вот это движение — прелесть, а тут смазано, а целиком красиво.
Юзовский вспоминал, как в 1935 году в Москве велись споры вокруг имен Улановой и Дудинской:
«Пальма первенства досталась Улановой.
Некоторые ярые москвичи рассуждали в таком приблизительно духе:
— Уланова — она наша, «москвичка», а Дудинская — это, извините, Петербург. Это старые каратыгинские традиции: техника, внешность. Где же «душой исполненный полет»? Мы — мочаловцы. Браво, Уланова!»
В это время за спиной Улановой происходили события, способные изменить ход ее карьеры. Она узнала об этом только в 1958 году, когда Большой театр гастролировал в Париже. Серж Лифарь вспоминал, что встреча с Улановой в Гранд-опера его «перевернула». Тогда-то расчувствовавшийся «премьер-сюжет» и рассказал Галине Сергеевне о давней интриге.
Началась она в 1932 году, когда Лифарь, руководитель балетной труппы Гранд-опера, поставил новую редакцию «Жизели» с Ольгой Спесивцевой в главной роли. После шести триумфальных спектаклей этуаль переманил в свою труппу Михаил Фокин. О вводе на роль Жизели молодых солисток не могло быть и речи. Лифарь сразу же подумал о советской балерине и решил обратиться за помощью к Вагановой. Та смогла приехать из СССР только в начале 1935 года. На вопрос, кого бы она посоветовала на роль Жизели, она, не колеблясь, ответила: «Я пришлю вам одну из лучших советских балерин Семенову». Но вдруг Ваганова внезапно вернулась в Париж и заявила: «Я знаю французов и предпочла бы вместо Семеновой прислать другую балерину — Галину Уланову».
Разумеется, Ваганова не могла неожиданно передумать. Просто, пока подготовка официального приглашения Семеновой шла своим чередом, кремлевское руководство было покорено талантом Улановой, увидев в ней идеал «советской девушки», авангард развития советской художественной культуры и «драгоценный материал» на экспорт. Против парижского тура Семеновой категорически возразил Ворошилов, писавший Сталину: «Когда-то я был уверен, что Шаляпин возвратится. Я даже поставил бутылку коньяка покойному Михаилу Фрунзе. И я проиграл. Довольно возможно, что Семенова не вернется». Решили переиграть кандидатуру на Уланову, но поздно — из французского МИДа пришел ответ, что «менять фамилию в приглашении не представляется возможным». Семенову решили выпустить в Париж под личную ответственность ее «гражданского мужа» посла СССР в Турции С. Е. Карахана и советского полпреда во Франции В. П. Потемкина.
В следующий раз Уланова не попала в Париж в 1937 году. Незадолго до открытия Всемирной выставки Алексей Толстой писал: «Советский балет — это первое, о чем вас спрашивают французы». Девиз выставки — «Искусство и техника в современном мире» — очень подходил творческому настрою Галины Сергеевны. Вот ее прямая речь того времени:
