В целом Блок сетовала на «необработанные и некультивированные» вкусы и требования, распространенные в балетной труппе Кировского театра, намекая, конечно, на Уланову: «…всё смелое, весь широкий размах, все индивидуальные поиски сценического жеста почитаются за «ломание», а одобрением пользуется мелкая, будничная, робкая, неотчетливая манера, которая и слывет за единственно приемлемую «естественную» игру. Что об эти вкусы порой разбиваются наилучшие стремления балетмейстеров, показал нам выразительный пример двух составов «Раймонды».
И всё же большинство критиков пришли в восторг от «возрастающей танцевальности» Улановой и объявили ее «победителем в соревновании». Сама балерина была категорична: «Я напрасно выступила в новой редакции «Раймонды» Вайнонена 1938 года — мне не хватало внешних данных».
Сезон Уланова закончила празднованием десятилетия творческой деятельности. Судя по всему, 16 мая, когда шел «Бахчисарайский фонтан», никто и не думал о специальном празднестве. Однако на «славную юбиляршу» обрушилась лавина поздравлений, и потому руководство театра после очередного «Фонтана» 31 мая устроило ей и Вечесловой «исключительно теплое» чествование.
«Цветами были завалены уборные артисток и режиссерская комната при сцене и сама сцена, — констатировала газета «За советское искусство». — Вступительной речью открыла торжественное заседание тов. Шмырова… Множество подарков было поднесено юбиляршам, но больше всего растрогало их скромное внимание зрителей. С прочувствованной надписью зрители поднесли Галине Улановой книгу об Анне Павловой, а Татьяне Вечесловой книгу «Наша родина». От имени обеих растроганных юбилярш отвечала Татьяна Вечеслова, заявив, что они поражены таким исключительным теплым товарищеским отношением к ним. Хорошую выставку, посвященную Улановой и Вечесловой, организовал культполитсектор театра в фойе 3-го яруса».
Театральные партком, местком и комитет ВЛКСМ преподнесли балеринам юбилейные адреса. Дирекция и художественное руководство ГАТОБа «с глубоким и сердечным удовлетворением» поздравили подруг с юбилеем «замечательной артистической деятельности на поприще советского балета» и пожелали «в предстоящие многие годы вплести новые роскошные лавры в лавровый венок советской Терпсихоры».
В телеграмме от МХАТа говорилось о наслаждении, которое Уланова «дает в своих незабываемых образах», и выражалась надежда, что «Правительство в ближайшие дни оценит Вас как лучшую балерину нашего Союза». Телеграммы прислали Василий Макаров, оперный певец Сергей Мигай, а режиссер Лев Мейсель вдогонку отправил еще и письмо: «Нахожусь под впечатлением Вашего изумительного образа! Сегодня радостный день! Я вижу Вас на сцене! Мысль о Вас не покидает меня ни на одну секунду! Жду ответа от Вас каждый день, по нескольку раз узнаю: «нет ли письма?» Но, увы… ни единого слова. Может быть, мои письма пропали, и Вы их не получили?.. Умоляю Вас, милейшая Галина Сергеевна! Простите меня за мою бестактность и недопустимую настойчивость! Я всё прекрасно понимаю, но молчать нет сил! Прошу Вас от всей души, напишите хоть одно слово, умоляю!!»
Солисты оперы желали Гале «еще на много лет украшать сцену». «Улановский полк» к цветочной корзине приложил записку с поздравлением «изящной волшебницы танца». Цветы прислали режиссер Н. В. Петров, доктор медицины А. В. Смирнов, преподаватель хореографического училища Е. И. Снеткова-Вечеслова и др.
Татьяна Вечеслова посвятила подруге стихи:
Тобой гордится наш балет,
Ты славишь десять лет театр,
А нашей дружбе двадцать лет —
Она возникла в alma mater.
На сцене зависть есть и зло,
Ты ж верь в счастливую планету.
И нет того, чтобы могло
Заставить дружбу кануть в Лету!
Твое искусство глаз ласкает,
Ты поэтична, ты легка.
И если в рай кто попадает —
Ты попадешь наверняка!
Но на земле дела неплохи,
А нам всем счастье ты даришь,
Живи же, друг мой, три эпохи,
Цари, как до сих пор царишь!
Генерал-лейтенант, член-корреспондент Академии наук СССР, великий географ Ю. М. Шокальский писал: «Прекрасной молодой Балерине и талантливой Артистке, начала коей я видел еще в Училище — от одного из старейших балетоманов, помнящего Евг. Соколову, Вазем, Вергину и др., в искреннюю благодарность за сохранение истинно художественного чувства меры и за поддержание славы нашего Балета».
Ленинградский театральный музей выразил глубокую уверенность, что советский балет обогатится еще целым рядом вдохновенных образов, которые создаст Уланова. Работники сцены Кировского театра признавались: «Полеты нежных вдохновений / следим с волнением в крови / и с жаром пламенного чувства, / восторга тихих умилений». Журнал «Аврора» приветствовал Уланову как «царицу видений и королеву нежных фей». Журнал «Пунш» витийствовал: «Дорогая, любимая Галина Сергеевна! На щит Уланову! С любовью встречаем! Приветствуя, украсив, увенчаем венками роз, и ландышей, и лилий, и славу возгремим! А в радости привета, восторгов не тая и не щадя усилий, торжественно ей грянем многи лета!» Тиме и Качалов пожелали «милой Гале», чтобы ее творчество «сохранило на многие годы ту неувядаемую свежесть, нежность и поэзию, которой полна сейчас природа и зелена весна».
После юбилейного шума и гама Уланова отправилась в отпуск на тихий Селигер. В будущем сезоне начиналась тяжелая работа над «Ромео и Джульеттой». А еще ей предстояло пережить первую любовь — неведомую, жуткую, немыслимую, отчаянную, непредсказуемую, лучезарную, изматывающую. Она уже стояла на пороге Галиной судьбы, чтобы, как пелось в модной песне, «нечаянно нагрянуть, когда ее совсем не ждешь».
Любовь
Летом 1938 года на Селигере было, как всегда, весело, вольготно, интересно. Уланова ценила главную добродетель дачной публики — ненавязчивое щедрое гостеприимство. Она чувствовала себя спокойно и беспечно:
«Байдарка, заросли камышей, белое «поле» кувшинок… Я брала в байдарку патефон и уплывала одна далеко-далеко, в какую-нибудь уединенную заводь, слушала там пластинки. И удивительно сливались музыка и лесные шорохи, плеск воды… Тут всякие фантазии приходят в голову…»
Но в один прекрасный день пожаловал Николай Эрнестович Радлов, и Галя смешалась. В лучах его великолепия померкло озерное очарование. Она почувствовала совсем новое, необычное чувство. Вернувшись в конце августа домой, она первым делом села за письмо:
«Спасибо Вам за то, что Вы существуете, спасибо людям, которые Вас уговорили приехать в это чудное место, спасибо за последние дни лета, которые мне облегчают жизнь и работу в таком грустном городе, каким сейчас является Ленинград. Как жалко мне становится, тоскливо, и я начинаю скучать, стоит только вспомнить прогулку ли, просто разговор, катание на байдарке и всякую мелочь, связанную с Вами, моментально становится так радостно, так хорошо, так хочется кричать, петь и делать глупости (хотя я уже делаю). И вот всё это совершенно замечательно. Я поняла из Вашего письма, что Вы не хотите, чтобы я приезжала, хорошо. Буду ждать Вас в городе, если Вы когда-нибудь пожелаете затруднить себя лишним звонком по телефону. Спектакль четвертого я посвящаю Вам, и если бы Вы были другом, то прилетели [бы] на него.
