«Сегодня получили известие, что сербы взяли Ниш с большим количеством орудий, ружей, патронов и всякого запаса. Наши войска тоже подвигаются все вперед и идут безостановочно. У нас здесь тихо, ничего нового и скука страшная; да, невесело оставаться таким образом на месте и знать, что мой гвардейский корпус там, за Балканами. Странная, правда, судьба моя и Владимира: участвовать в войне и все время не при своих частях, а, казалось бы, чего же проще, как принять мне мой корпус, а Владимиру — свою дивизию. Здесь, слава Богу, мы исполнили свою задачу, свой долг, до конца довели возложенное на нас дело, ну так и нечего больше делать. А теперь вот уже больше месяца, что все обещают вернуть нас обоих к гвардии, а вместо того только и есть, что обещания да нерешительность и неопределенность нашего положения, как это было все время.
Если будет на днях заключено перемирие, то, конечно, нам не стоит ехать туда, но если будут продолжаться военные действия, то будет весьма трудно догнать и доехать до гвардии и легко можно опоздать».
К началу наступления, 1 января, отряд цесаревича состоял из восьмидесяти четырех батальонов, пятидесяти восьми эскадронов и трехсот семидесяти орудий. Александру Александровичу было приказано «при первой возможности перейти в наступление к стороне Рущука, Разграда, Эски-Джумы и Осман-Базара, стараясь овладеть последними тремя пунктами и прервать железнодорожное сообщение Рущука с Шумлой».
6 января Александр Александрович информирует жену: «Погода сегодня ужасная, холодно, страшный ветер с вьюгой, отвратительно.
Дунай окончательно замерз, и уже пешком можно ходить, надеемся, что скоро можно будет перевозить и тяжести, а то очень трудно с продовольствием, потому что сколько уж дней почти подвоза не было и перевозили только маленькую часть на катерах и понтонах весьма медленно.
Кажется, что скоро придется нам снова начать военные действия и идти на Рущук и Разград; по крайней мере, Д. Низи очень настаивает на этом. Завтра собираются у меня корпусные командиры для обсуждения этого вопроса, и тогда решим, что можно будет предпринять для приведения сего плана в исполнение. Дай Бог, чтобы это не нужно было, потому что, может быть, перемирие будет закончено к этому времени, но на всякий случай надо быть готовыми, если прикажут идти.
Посылаю тебе сегодня еще целую коллекцию видов села Брестовец, сделанных одним саперным офицером-любителем. Пожалуйста, собери все фотографии, которые я тебе прислал, в два альбома; один — для видов Румынии, а другой — для Болгарии. Жаль будет, если они растеряются, у меня нет вторых экземпляров, я все послал тебе, что мог достать, а для меня это останется приятным воспоминанием нашей боевой жизни. Пожалуйста, не забудь заказать и сделай это».
Об условиях жизни на фронте цесаревича в то время красноречиво рассказывают письма:
«Сегодня опять сильный мороз, и в комнате моей было всего 1 градус тепла, когда я встал; печка топится трудно, потому что дрова сырые и нескоро нагревается, но зато потом тепло и хорошо, но дует от пола и от стен страшно. Приходится постоянно сидеть в теплых сапогах, а когда и это не помогает, то я влезаю ногами в меховой мешок, купленный в Бухаресте, но такой маленький, что обе ноги за раз не влезают, а приходится согревать сначала одну ногу, а потом другую».
В письме 9 января цесаревич писал:
«Вчера целый день прождал понапрасну известий из Главной квартиры о ходе мирных переговоров, так-таки ничего и не получили, а все ждут со страшным нетерпением. Нам весьма важно знать, чем кончатся переговоры, потому что в случае, если турки не согласятся на наши требования, мне приказано с моим отрядом идти на Разград и, если возможно, овладеть им и потом с сильным отрядом подойти к Рущуку и постараться заставить турок сдать нам эту крепость и город. Ведь наши, конечно, рвутся вперед, если сегодня еще я ничего не получу, то завтра с утра войска начинают наступление. Авось Господь не оставит нас и здесь, и благословит наше оружие, и поможет, как до сих пор помогал во всем! Но, конечно, дай Бог, чтобы это не нужно было; еще лучше было бы без боя покончить с этими городами, и опять дорогая русская кровь не была бы понапрасну пролита. Довольно мы ее проливали и часто совершенно напрасно!
Ты уже, конечно, знаешь от Папá, что он приказал мне и Владимиру оставаться на своих местах и не ехать к гвардии. Теперь милый наш Рущукский отряд переименован в Восточный отряд и присоединены к нему еще войска Тырновского отряда; так что все пространство от Дуная до Балкан в моем распоряжении. Конечно, тут особенно лестного нет, и я уверен, что это сделано главнокомандующим только для того, чтобы меня не пускать за Балканы, где он не желает меня иметь, да и не особенно мне самому хочется ехать туда, потому что в этой обстановке, в которой находится теперь отряд генер. Гурко, невесело принимать отряд, уже сильно расстроенный и ослабленный!.. Что за беспорядок в тылу армии, это себе представить нельзя. Интендантство продолжает бездействовать… продолжает грабить казну самым бесцеремонным образом, и несмотря на это мы все-таки ничего не получаем и ничего к нам не подвозят.
Теперь Д. Низи и вся эта компания увлеклась забалканским походом, никаких распоряжений о продовольствии армии не делают, о сообщениях не заботятся, добиться толку до сих пор нельзя никакого от Полевого штаба; просто отвращение, что за администрация. С каждым днем все больше и больше приходишь к заключению, что Д. Низи — отвратительный главнокомандующий… и весь штаб и Главная квартира — подлейшая сволочь. Ропот на главнокомандующего и его штаб увеличивается с каждым днем, и никакие забалканские победы и успехи не изгладят в армии того впечатления, которые она вынесла из этой 8-месячной кампании; не главнокомандующему Россия обязана последними успехами, а молодецким, геройским и чудным нравственным духом русским войскам и честным начальникам.
Сам Д. Низи ничего не видит, ничего не понимает, ничего не знает, воображает, что все идет великолепно, что все его обожают и что он всему голова! Сильно же будет его разочарование, если когда-нибудь он увидит и узнает все, что было, и все, что происходит; но не думаю, что он когда-нибудь сознается наконец, что он совершенно не способен быть главнокомандующим, недостаточно у него такта на это и недостаточно он умен, чтобы сознать это! Бог ему судья и Бог ему простит, не ведает, что творит! Но армия не простит, она не может, она не смеет ему простить! Слишком эта неспособная личность стоила России, армии и нам, всем русским! Грешно было бы забыть все это и непростительно для потомства! Что за приказания получаем мы от главнокомандующего, просто смешно, до чего глупо! Все решительно смеются! Например, 4 дня назад получаю я вдруг телеграмму от Д. Низи следующего содержания: «Немедленно пошли парламентера в Рущук, потребовать сдачи его. Необходимо поддержать это требование наступлением войск, не ввязываясь в настоящий бой» Конечно, получивши эту телеграмму, все хохочут и становятся в тупик, что это — шутка или серьезно? Вот до чего глупость главнокоманд. может дойти!»
11 января цесаревич писал Минни:
«На днях получил приказание Главнок. отменить всякие движения вперед и войскам оставаться на прежних местах. Просто ничего не разберешь: один день немедленно сделать то, на другой день — не сметь предпринимать ничего, да что же это наконец? Да если бы я исполнял все приказания главнок., то черт знает что было бы с нами и моим отрядом. Слава Богу, я проучен и знаю цену этим приказаниям и поэтому не тороплюсь или вовсе не исполняю, если они слишком глупы, как высылка парламентера к Рущуку; конечно, я никого не посылал и через день получил приказание отнюдь не трогаться вперед. Хорош бы я был, если исполнил приказание. Посмешище перед всей армией, перед Россией, да никто бы верить не хотел, что это приказание главнокомандующего, и, конечно, все бы пало на мою шею. Почему отменили наступление нашего отряда на Разград и Рущук, не знаю, но полагал, что оно в связи с мирными переговорами; но каково же было наше удивление: мы думаем, что ввиду переговоров, которые идут хорошо, приказано было приостановить всякие движения вперед, но ничуть не бывало, все отряды идут вперед не останавливаясь, одному нашему приказано ничего не предпринимать! Непонятно и досадно для войска. Мое терпение совершенно лопнуло, я твердо решился просить у Папá разрешения выехать из армии и чтобы он окончательно вызвал нас обратно домой.
