Его новую избранницу звали Прасковья Николаевна Мейшен (в девичестве Максимова), она была «из простых», родом из Ярославля. К моменту знакомства с Некрасовым ей было около двадцати пяти лет. Она недавно овдовела — ее муж, «губернский механик», инженер-технолог Виктор Иванович Мейшен, скончался 12 марта 1867 года в возрасте сорока четырех лет, не оставив ей в наследство никакого капитала, кроме домика в Ярославле, который еще нужно было юридически оформить. Наиболее вероятная дата их знакомства — август 1868 года, когда поэт ненадолго приезжал в Карабиху и Ярославль. Что их свело, неизвестно; можно лишь предполагать, что супруг Прасковьи Николаевны в качестве специалиста по котлам мог оказывать какие-то услуги Федору Алексеевичу Некрасову при строительстве винокуренного завода в Карабихе. Однако о том, какие чувства испытывал поэт в начале знакомства, свидетельства имеются. Единокровная сестра Некрасова Елизавета вспоминала:
«Николай Алексеевич пробыл некоторое время у нас в Ярославле. Как-то раз он захотел, чтобы я пошла с ним на бульвар на набережную Волги. Я заметила, что он был как-то взволнован, а когда мы увидели Волгу во всей ее красе, то брат воскликнул: «Хороша ты, Волга, да в карман ее не положишь!» Впоследствии я узнала, что брат увлекся одной молодой девушкой…»
Какое-то время Некрасов и Прасковья Николаевна провели в Ярославле, а в сентябре вместе приехали в Петербург, где прожили до начала весны 1869 года. Их связь не была тайной — Некрасов представлял ее приятелям, она выступала в роли «хозяйки дома». Судя по воспоминаниям Елизаветы Алексеевны, новый «предмет» Некрасова был полной противоположностью и Авдотьи Яковлевны, и Селины Лефрен: «Мейшен была очень мало образованна, а еще менее интеллигентна. Я никогда не видела, чтобы она что-нибудь читала и, вообще, интересовалась чем-либо, относящимся к литературе или общественным вопросам. Наружность ее была довольно интересна, особенно — большие черные глаза, но, в общем, при маленьком росте и безвкусных костюмах она не производила никакого впечатления. Прасковья Николаевна проводила время в чаепитии с вареньем, медом, пастилой и т. д. Этими яствами уставлено было целое окно. По воскресеньям она ходила со мной в Исаакиевский собор. Я не замечала, чтобы Николай Алексеевич особенно интересовался ее обществом».
Настоящей духовной близости между поэтом и его возлюбленной быть не могло. Судя по всему, она была простой мещанкой и не стремилась подняться до уровня человека, с которым ее связала судьба. Отношения быстро подошли к концу. Елизавета Алексеевна видела причину в самой Мейшен:
«Отношения их нарушались иногда небольшими неприятностями. Зимой П[расковья] Н[иколаевна] любила кататься на коньках и требовала, чтобы и я участвовала в этих поездках в Юсупов сад. Ездили мы туда на великолепных парных санях под голубою сеткой и обратили внимание одного господина, видно, богатого. П[расковья] Н[иколаевна] познакомилась с ним и постоянно с ним каталась на коньках. Я же, как неопытная в конькобежестве, каталась по льду на кресле с железными полозьями.
Впоследствии я узнала, что Мейшен выдавала себя за богатую ярославскую вдову-помещицу, а меня — за дочь богатых родителей, которые просили ее в Ярославле взять меня под свое покровительство. Она иногда приглашала незнакомца в ложу. Один раз, едва он успел уйти из ложи, ссылаясь на то, что должен спешить на вечер, появился неожиданно брат. Он, видимо, был очень недоволен, хотя не сказал ничего. Кажется, и поездки на каток ему не очень нравились, и они прекратились.
Вскоре после этого Прасковья Николаевна стала жаловаться на скуку и — не знаю почему — захотела переехать на другую квартиру, куда действительно переехала, а именно на Бассейную улицу, где брат бывал».
Другая версия разрыва принадлежит менее осведомленной и враждебно настроенной к Некрасову Елизаветы Ивановны Жуковской, супруге бывшего сотрудника «Современника»:
«Он привез молодую красивую вдову из Ярославской губернии, где сошелся с ней… Одно время говорили, что он женится на ней, и он представил ее в качестве невесты в доме Гаевских. Однако прошло несколько месяцев, о свадьбе не было слышно. Покойный Салтыков как-то в разговоре с нами заметил: «Боюсь, что он с ней сделает какую-нибудь пакость; симпатичная женщина, только, кажется, уж больно простоватая; скоро ему надоест». И действительно, предсказания Салтыкова скоро оправдались. Однажды эта вдова явилась прощаться к Гаевским, причем со слезами рассказала, что Некрасов стал с ней грубее и холоднее: не упоминал более о свадьбе, а на днях, после того как у него произошла оргия, в которой принимали участие дамы полусвета и француженки из кафешантанов, когда она пришла с укорами и спросила: «При чем же тут я?» — он самым циничным образом ответил: «Чтобы со мною спать, когда мне этого захочется». — «Тогда я уеду». — «И с Богом: удивительно, как женщины не понимают, когда им пора удалиться». Она и уехала».
Жуковская, несомненно, сообщала эти сведения в сильном увлечении ненавистью к Некрасову, «обидевшему» ее супруга (и дружелюбные, и недоброжелательные мемуаристы сообщали о светской жизни Некрасова и его «излишествах», но только она рассказала об оргии в квартире на Литейном с участием «дам полусвета и француженок из кафешантанов»); ее воспоминания интересны прежде всего тем, до какого предела могли доходить слухи и вымыслы о развратной жизни поэта. Вопреки утверждениям Жуковской, разрыва между Некрасовым и Мейшен не произошло. Чувство Некрасова прошло само собой, постепенно, не оставив ни особенной горечи, ни злобы. Не оставило оно и следа в некрасовском творчестве. Как и Селина Лефрен, Прасковья Мейшен его музой не стала. Возможно, еще в 1870 году она приезжала к нему в Петербург. Сохранившиеся письма свидетельствуют, что Некрасов оказывал Прасковье Николаевне материальную помощь даже после того, как в 1872 году она вторично вышла замуж за ярославского мещанина Николая Ивановича Волкова. В дальнейшем она показала себя женщиной прагматичной, но симпатичной и приятной в общении — была своего рода другом семьи Островских, часто гостила в их имении Щелыково.
К 1868 году сформировался ближний круг, с членами которого Некрасову было приятно разделять досуг, мало пересекавшийся с кругом авторов и постоянных сотрудников журнала, практически полностью состоявшим из разночинцев, не разделявших привычки и вкусы редактора. Из прежней «консистории» лишь Елисеев, одним из первых приглашенный в новую редакцию, регулярно участвовал в совместных обедах и других развлечениях и наиболее тепло относился к Некрасову, но оставался достаточно далек от него.
Существенно ближе оказался Салтыков. По меткому определению Петра Дмитриевича Боборыкина, он обладал легендарно суровым и сварливым характером настоящего «литературного Собакевича», периодически высказывался о Некрасове вполне нелицеприятно — видимо, не только заочно, но и в глаза. Несомненно, редактору «Отечественных записок» было иногда непросто общаться с ним. Однако Некрасов достаточно скоро разглядел за внешней «свирепостью» своего соредактора благородную и честную натуру и научился относиться снисходительно и отчасти с юмором к особенностям внешнего проявления этого благородства, ценить замечательный талант Салтыкова, его трудоспособность и ту же лояльность журналу, что когда-то отличала Добролюбова и Чернышевского. К тому же Салтыков был заядлый картежник и не раз составлял Некрасову компанию. Впрочем, видимо, и здесь он был тяжелым партнером (позднее Тургенев отказывался играть с Салтыковым, жалуясь, что очень уж сильно тот ругал его за каждую ошибку).
