Вопреки мнению Полонского, не всё обстояло счастливо и в семейной жизни Некрасова. Новая супруга Федора Алексеевича не нашла с Зиночкой общего языка. Враждебность к подруге поэта передалась и брату, а затем и сестре Анне, постепенно возненавидевшей Зину до непереносимости упоминания о ней. Некрасов старался наладить отношения в семье кружным путем, сближаясь с братом, пытаясь сделать его своим союзником и единомышленником. Он писал Наталье Павловне письма, в которых упоминал о душевном расположении, которое испытывала к ней Зина; делал подарки: «Добрая Наталья Павловна, Зина собирается Вам писать и послать шляпу и пр., о чем Вы писали»; «Добрая и дорогая Наталья Павловна, шляпку Вам посылаем, Зина просит сказать Вам, что эта шляпка надевается не как круглая, а как обыкновенная. По нашему понятию, шляпка очень мила; только я заметил Зине — не слишком ли она скромна для такой молоденькой женщины, как Ваша милость. На что получил ответ: не выдумывай! <…> Зина Вам кланяется; извиняется, что не сама пишет, тем, что я пишу скорее, а ей пора одеваться». Шутливая интонация Некрасова как бы вовлекает адресата в общую семейную жизнь, пытается создать ощущение близости. Эти попытки не увенчались успехом. «Добрая Наталья Павловна» была упорно настроена против Зиночки. Это было печально для Некрасова, поскольку он собирался проводить в Карабихе много времени и для него были важны ощущение единой семьи, дружелюбная и спокойная обстановка. Помимо прочего, Некрасов не мог не обижаться на брата, который был многим ему обязан, в том числе жизненным благополучием.
В 1873 году Некрасов предпочел Карабихе заграницу. Причиной, впрочем, были не семейные неурядицы — Некрасов ехал лечиться в Киссинген. Рекомендовал ему этот курорт доктор Николай Андреевич Белоголовый, прекрасно образованный разносторонний человек, ученик декабристов, хорошо понимавший, с какой незаурядной личностью он имеет дело и потому сохранивший ценные воспоминания о поэте. Некрасов обратился к нему зимой этого года с просьбой «принять его под свою команду», «починить». Осмотр, проведенный новым лечащим врачом, показал, что Некрасов в свои 52 года имел очень хорошее здоровье. Как вспоминал Белоголовый, его «организм сохранился изрядно». Апатию, вялость, усталость, на которые жаловался Некрасов, он счел скорее последствиями нездорового образа жизни, чем симптомами какого-то серьезного заболевания, и рекомендовал поездку на воды, в Киссинген, и купание в Дьепе. Сам Некрасов сообщал в мае невестке Наталье Павловне: «…за границу, собственно в Киссинген, гонит необходимость: я болен печенью». Поездка, в которой его сопровождали Зина и сестра, длилась два месяца; кроме Киссингена и Дьепа они побывали в Висбадене, Париже и Вене. О препровождении времени в Киссингене Некрасов писал А. Н. Еракову, с которым собирался встретиться в Дьепе:
«Воду пью уже 13-ый день, действовать начала как следует только дней пять; придется попить еще дней десяток… Я не чувствую себя ни лучше, ни хуже, как был. Аппетиту большого нет, и прекрасно! — ибо еда дрянь; пью тоже мало, ибо киссингенское шато-говно не очень-то лестно вливать в себя.
Погода у нас недурная, хотя дождливых дней больше; бывают часто сильные грозы. В тот же день, как Вы пострадали от бури, сестра и Зина на обратном пути с прогулки были застигнуты бурею; перед ними сломало и свалило огромное дерево, так что они с испугу забежали спасаться в чужой дом. <…> Я почти не работаю, — говорят, вредно, да и некогда».
Вернулся Некрасов из-за границы в середине августа, но в Карабиху не поехал, предпочтя Петербург и ставшую к этому времени традиционной осеннюю охоту в небольшом имении Чудовская Лука, которое он приобрел еще в 1868 году специально для этого.
В Чудовской Луке Некрасов пробыл с начала сентября до середины октября, а по возвращении в Петербург оказался вовлечен в новый общественный проект, возможно, впервые давший ему ощущение, что серой мгле есть пределы и не всё ею поглощено. В начале декабря 1873 года группа литераторов задумала издать иллюстрированный сборник-альманах в пользу голодающих Самары. Мысль эта захватила писателей самой разной идейной ориентации. Некрасов был избран в комитет по изданию альманаха, получившего название «Складчина», в который входили также Краевский, Гончаров, Никитенко, консерватор князь Мещерский, князь Вяземский и многие другие. Поэт не только обещал дать в сборник собственные произведения, но и взялся осуществлять редакторские функции — сбора, отбора и редактирования присылаемых материалов, — что делал с большой энергией.
Все эти труды продолжались до апреля следующего года. Помимо удовлетворения от выполненной общественно полезной работы, деятельность по «Складчине» принесла Некрасову нового преданного друга — им стал библиограф Петр Александрович Ефремов, выступавший в качестве секретаря комитета по изданию «Складчины» и отнесшийся к своей общественной миссии с большой ответственностью. Они были поверхностно знакомы по Литературному фонду, Ефремов кое-что печатал еще в «Современнике» и в новых «Отечественных записках», но сблизили их совместные хлопоты по «Складчине». Уже в марте 1874 года Некрасов приглашал его в гости очень по-приятельски: «Зина Вам кланяется. Завтра дома не обедаю, а сегодня, в воскресенье и понедельник — дома. Хорошо бы Вы сделали, кабы в один из сих дней пришли. Я бы почитал Вам своих стихов, а Зина обыграла бы Вас в пикет». И уже 27 марта, завершая работу по «Складчине», Некрасов писал: «Спасибо Вам за добрую прибавку в Вашем письме. Это то самое, что я при случае хотел Вам сказать с своей стороны. Хотел бы Вас видеть перед отъездом в Москву. Да и вообще не допускаю мысли, чтоб с окончанием «Складчины» так всё и оборвалось. Скажу кстати: мне не нравится, что во всяком деле самое трудное валится на Вас, и Вам не худо помнить, что на свете ужасно много охотников пользоваться чужим рвением, чему пример видели Вы и в нашем Комитете. Впрочем, Бог с ним! Главное: дело сделано! и я благодарен «Складчине», что она нас познакомила. Может быть, мы с Зиной вечером забежим к Вам, а то зайдите хоть на минуту завтра, а если успеете, то обедайте у нас сегодня». Некрасов подарил Ефремову свое собрание сочинений, вписав туда целый ряд неопубликованных стихотворений и вариантов известных, и свой фотографический портрет с шутливой дарственной надписью:
Взглянув чрез много, много лет
На неудачный сей портрет,
Скажи: изрядный был поэт,
Не хуже Фета и Щербины,
И вспомни времена «Складчины».
До конца жизни Некрасова их отношения оставались дружескими (они и по возрасту не сильно различались — Ефремов был на девять лет младше). Очевидно, Некрасов нравился Ефремову не только как поэт, но и как человек. Нравилась ему и Зиночка, и он однозначно встал на ее сторону в конфликте с Анной Алексеевной. Впоследствии Ефремов категорически откажется принимать какое-либо участие в затеянном Буткевич издании посмертного собрания стихотворений Некрасова. Видимо, Некрасову были интересны беседы с Ефремовым, много знающим о книгах и литераторах, некоторые из рассказанных приятелем историй он использовал в предсмертных автобиографических набросках.
Единственный небольшой конфликт произошел между ними в следующем году и был связан с разногласиями по работе в Литературном фонде. Некрасову было поручено посетить третьестепенного литератора Шкляревского, подавшего прошение о материальной помощи, с целью выяснения необходимости ее оказания. После визита Некрасов составил краткий отчет: «По поручению Комитета посетил я г. Шкляревского. Трезвость полная; бедность, начиная с одежды и кончая столом и двумя стульями, находящимися в квартире, несомненная, которую г. Шкляревский скорее старается скрыть, чем выказать; любовь к литературе и труду своему — доводящая слушателя до умиления и подкупающая в пользу г. Шкляревского. Этот автор много уже получил из Общества, и я думаю, что и вперед мы не минем ему помогать. Как только он захворает на месяц или напишет такую вещь, которой не посчастливится ни в одной из редакций, ему доступных, он опять, вероятно, обратится к Обществу, и не помочь ему трудно. Он весь живет в своей литературе. У него составлены: алфавитный указатель статей, написанных им; изданий, где они помещались; издателей, с которыми он имел сношение; отзывов (к сожалению, чаще неодобрительных) об его сочинениях и пр. и проч, и проч. Словом, видно, что он вечно будет писать, отказываясь даже от более выгодных занятий, и как таланта у него немного, то придется ему время от времени помогать. Во всяком случае, я в настоящем случае не нашел причины отказать г. Шкляревскому в пособии, которое Общество в количестве 50 р. уполномочило меня выдать ему». У Ефремова сложилось другое представление о просителе: «Я узнал, что пьяница горький и недели за две до разговора, бывшего 23 марта, т. е. около времени получения пособия, пришел совсем пьяный, всё декламировал стихи г. Некрасова и заснул в лавке… Шкляревский… характеристикой которого была выставлена «трезвость полная, бедность и охота к труду».
