На деле за всем этим крылось настоящее поражение. Ничто из достигнутого не приносило не только богатства, но и просто средств к существованию. Обретенный покровитель Полевой сам обретался в нужде и не мог указать пути к богатству. Никаких вельмож-меценатов, стремившихся осыпать золотом молодого поэта за его гениальность или готовность прославить их своей лирой, не было видно. В Николаевскую эпоху институт покровительства искусству был разрушен, аристократия утратила интерес к литературе и не испытывала большого желания быть прославленной в каком-либо журнале. Знаменитый баснословно щедрый книгоиздатель Смирдин сам испытывал материальные трудности и даже Полевому уже не мог платить былые гонорары. Жить же только на заработки от поэзии такого типа, который культивировал Некрасов, было нельзя. Практически все те поэты, стихами которых он упивался в Ярославле, читая «Библиотеку для чтения», включая блистательного и сверхпопулярного Бенедиктова, зарабатывали на жизнь вполне прозаически, на государственной службе, усердно делая карьеру.
К сожалению, эту простую правду литературной жизни Некрасов узнал на собственном опыте. Неизвестно, сколько платили ему те журналы, в которых он печатался в эти годы; очень вероятно, что не платили вовсе, но если и платили, то сущие гроши. Ни в какое учебное заведение, которое могло бы предложить ему стипендию, хотя бы незначительную, он не поступил. Петербург — дорогой город, даже если, экономя на извозчиках, ходить пешком. Привезенные из Ярославля деньги быстро кончились, причем в самое неподходящее время — поздней осенью, которая в Петербурге особенно неприветлива к нерасчетливым приезжим. Сохранилось несколько записей рассказов Некрасова об этом едва ли не самом драматическом периоде его жизни. Наиболее выразительный и подробный звучит так:
«Задолжал я солдату на Разъезжей 45 рублей. Стоял я у него в деревянном флигельке. Голод, холод, а тут еще горячка. Жильцы посылали меня ко всем чертям. Однако я выздоровел, но жить было нечем, а солдат пристает с деньгами. Я кое-как отделываюсь, говорю, что пришлют. Раз он приходит ко мне и начинает ласково: «Напишите, что вы мне должны 45 руб., а в залог оставляйте свои вещи». Я был рад и сейчас же удовлетворил его просьбу. Ну, думаю себе, гора с плеч долой. Отправляюсь к приятелю на Петербургскую сторону и сижу до позднего вечера. Возвращаюсь домой вдоволь наговорившись и совершенно уверенный в том, что солдат меня не скоро теперь потревожит. Дворник пропустил меня с какой-то улыбочкой: извольте мол, попробуйте итти. Подошел я к флигельку и стучусь. «Кто вы?» — спрашивает солдат. — «Постоялец ваш, Некрасов», — отвечаю. — «Наши постояльцы все дома», — говорит. «Как, говорю, все дома: я только что пришел!» — «Напрасно, говорит, беспокоились: вы ведь от квартиры отказались, а вещи в залог оставили…»
Что было делать? Пробовал бедняга браниться, кричать — ничто не помогло, солдат остался непреклонен. Была осень, скверная, холодная осень, пронизывающая до костей. Некрасов ходил по улицам, устал страшно и присел на лесенке одного магазина; на нем были дрянная шинелишка и саржевые панталоны. Горе так проняло его, что он закрыл лицо руками и плакал. Вдруг слышит шаги. Смотрит — нищий с мальчиком. «Подайте Христа ради», — протянул мальчик, обращаясь к Некрасову. Старик толкнул мальчика: «Что ты? не видишь разве, он сам к утру окоченеет».
— Чего ты здесь? — спросил нищий.
— Ничего.
— Ничего, ишь гордый! Приюту нет, видно. Пойдем с нами.
— Не пойду. Оставьте меня.
— Ну, не ломайся. Окоченеешь, говорю. Пойдем, не бойся, не обидим.
Делать нечего — пошел. Пришли они в 17-ю линию Васильевского острова. Теперь этого места не узнать, всё застроено. А тогда был один деревянный домишко с забором и кругом пустырь. Вошли они в большую комнату, полную нищими, бабами и детьми. В одном углу играли в карты. Старик подвел его к играющим.
— Вот грамотный, а приютиться некуда. Дайте ему водки, иззяб весь.
Некрасов выпил полрюмки. Одна старуха постлала ему постель, подложила под голову подушечку. Крепко уснул, а когда проснулся, в комнате никого не было, кроме старухи».
Этот случай, конечно, был тяжело пережит молодым человеком, однако всё-таки остался эпизодом. На дно жизни Некрасов не опустился. Для этого не было по-настоящему серьезных причин. Литература в то время давала возможность не умереть с голоду, конечно, при отказе от амбиций и готовности много работать и писать при этом по-другому и о другом, в непрестижных жанрах. Переводы, переделки, рецензии, заметки и другая литературная продукция пользовались спросом благодаря росту популярности журналов, характерному как раз для тех лет, когда Некрасов явился в Петербург. Он хотел вступить в литературный мир, в котором богатые меценаты осыпают золотом воспевающих их поэтов, представляющих собой братство избранных сынов гармонии. В реальности ему пришлось познать другую сторону, изнанку литературной жизни, напоминающую толкучий рынок, где способные к литературным занятиям люди всех возрастов и сословий пытаются продать издателям и редакторам свою продукцию. Некрасов был вынужден адаптироваться к рыночным условиям.
Видимо, возможность первого литературного заработка (помимо гонорара за стихотворения, если таковой был выплачен начинающему поэту) предоставил Некрасову тот же Полевой, который проявил сочувствие к молодому провинциалу и направил его по примерно тому же пути, которым сам давно был вынужден идти, чтобы прокормить большое семейство. «Ради ли одного приличия, или в самом деле из участия, журналист подробно расспросил меня об моем положении и, узнав, что я приехал в Петербург учиться, очень хвалил мое намерение. Он также вызвался помочь мне в средствах к содержанию и предложил было мне сделать опыт перевода» — сказано в «Жизни и похождениях Тихона Тростникова». В романе главный герой вынужденно отказывается от предложения «журналиста», поскольку не знает французского языка; в автобиографии же Некрасов признаёт, что заработок у Полевого имел: «Н. Полевой… дал мне работу, [я] переводил с французского, писал отзывы о театральных пьесах, о книгах. Ничего о них не зная, ходил в Смирдинскую библиотеку-кабинет, бирал кое-какие материалы, и заметки [с]оставлялись. Так я писал и сам учился». Возможно, подобный заработок давал ему уже в 1839 году Осип Сенковский — в его «Библиотеке для чтения» были напечатаны критические заметки Некрасова о текущей литературе
[17]. Видимо, этих заработков не хватало, и Некрасов пробовал себя в еще более «низком» окололитературном труде: по собственным воспоминаниям, он придумал сочинять «забавные стишки» для купцов-гостинодворцев и продавал их за небольшие деньги.
