Кони не относился к сочинительству в развлекательном жанре как к приработку, к падению или временной задержке на пути к славе великого поэта. Он согласился редактировать театральный журнал, что соответствовало его собственным литературным интересам, однако публиковал не только пьесы, но и театральную критику, а также прозу и стихи, не имеющие никакого отношения к театру. На страницах «Пантеона» можно было встретить как произведения больших поэтов, так и эпигонские философские медитации (в том числе в авторстве самого Кони) по соседству с фривольными водевилями (опять же вышедшими из-под пера самого редактора). В «Пантеоне» легко находилось место и «серьезным» романтическим стихам Некрасова, и его стихотворным фельетонам. Эта всеядность прежде всего отражала эклектические пристрастия самого Кони, но и соответствовала интересам достаточно широкой аудитории его изданий, для которой не было высокого и низкого, а было интересное и скучное, веселое и грустное, новое и устаревшее. Эта публика только недавно начала диктовать свои требования литературе и театру, но всё больше набирала силу.
На первый взгляд демократизм вкуса редактора заслуживал симпатии, поскольку давал возможность Некрасову печатать практически что угодно. Между тем скорее всего именно он, а не тяжелая работа, которой он нагружал Некрасова и на которую тот и тогда, и впоследствии жаловался («Господи! Сколько я работал! Уму непостижимо, сколько я работал, полагаю, не преувеличу, если скажу, что в несколько лет исполнил до двухсот печатных листов журнальной работы» — говорится в автобиографии Некрасова), стал причиной раздражения и обиды, испытываемых сотрудником к «издателю газеты, знаменитой замысловатостью эпиграфа», как он позднее в своей сатирической прозе называл бывшего работодателя.
Титульный лист февральского номера журнала «Пантеон русского и всех европейских театров» за 1840 год
Поскольку Кони не считал писание фельетонов и рецензий на спектакли низким занятием, он и к деятельности Некрасова на этом поприще не мог относиться как к временному подспорью начинающему гению. С самого начала между ними было заключено соглашение не о временном разовом приработке, но о постоянном сотрудничестве и именно в качестве журнального работника — корректора, рецензента, помощника редактора. Эти условия, очевидно, менялись, но сотрудничество продолжалось. Некрасов должен был держать корректуры, следить за выходом номера, поставлять в журнал определенное количество листов собственного сочинения. Кони нанимал его и не видел в этом никакого унижения. Возможность писать претендующие на «гениальность» возвышенные стихи одновременно с фельетонами и легковесными водевилями была для него не временным компромиссом или поражением гения, а нормой. Кони вовсе не ощущал себя эксплуататором и злодеем, мешающим дальнейшей карьере молодого литератора, и тем более сокрушителем его надежд.
Между тем в глазах Некрасова он скорее всего выглядел именно так. Эпизодическая работа для Полякова, которому он поставлял детские водевили и «взрослые» сказки, откровенная халтура, воспринималась Некрасовым легче именно потому, что была халтурой, а следовательно, делалась исключительно для «заработка». (О своих отношениях с Поляковым Некрасов вспоминал в конце жизни с веселой иронией и без всякой горечи: «Был я поставщиком у тогдашнего Полякова, писал азбуки, сказки по его заказу. В заглавие сказки «Баба Яга, костяная нога» он прибавил: «Ж… жиленая», я замарал в корректуре. Увидав меня, он изъявил удивление и просил выставить первые буквы ЖЖ. Не знаю, пропустила ли ему цензура». Цензура не пропустила.) К сотрудничеству же с Кони нужно было относиться серьезно, как к «настоящей» работе, а учитывая ее объемы — единственной, практически не оставлявшей времени для чего-либо другого. В отличие от Кони, у Некрасова иерархия высокого и низкого еще продолжала существовать. Для него такое погружение в журналистскую работу означало понижение в ранге и неизбежно мучительный отказ от подлинного творчества, поскольку в иерархической системе эпигонского романтизма нельзя одновременно серьезно относиться к тому и другому. Этого-то втягивания его в журнальную работу поэт и не простил Кони.
Видимо, на протяжении всего 1840 года Некрасов еще рассматривал свое сотрудничество в изданиях Кони как временное, а сочинительство в низких жанрах и работу на вспомогательных должностях лишь как эпизод своей «настоящей» карьеры, но к концу года смирился. Уже к началу 1841-го Некрасов сжился с ролью второразрядного литературного работника: стал писать много рецензий, фельетонов, пародий, делал всё больше работы в журнале, участвовал в перепалках между журналами.
Возникали у него и конфликты с редактором. Наиболее серьезный произошел в середине 1841 года: Некрасов не отрицал публично слухов, что он якобы выполняет всю работу за Кони (тем самым соглашаясь, что это правда), а также за глаза высказался нелестно о нем как о журналисте и редакторе. После того как до его «патрона» дошли известия об этом, молодому сотруднику пришлось давать унизительные объяснения:
«Досада, огорчение и вообще обстоятельства, в которых я тогда находился, может быть, действительно заставили меня сказать что-нибудь против Вас нашим общим знакомым, в чем я и прошу у Вас прощения. Но клянусь Богом и честью, что всё, что я говорил, касалось только личных наших отношений и нисколько не касалось, как Вам внушили, Вашего доброго имени. Я хочу объяснить Вам всё откровенно… Один только раз в жизни сказал я об Вас несколько резких слов, но и ими, если б Вы их слышали, могла бы оскорбиться только Ваша гордость; Ваше доброе имя, Ваше благородство, очень хорошо мне известное, я всегда считал священною обязанностию защищать, а не унижать, потому что никогда не забывал, как много Вам обязан… Да и для чего, скажите, стал бы я скрываться перед Вами?.. Если б я желал Вам зла, я бы мог действовать открыто… Но самые эти строки доказывают, что я не враг Вам. А на язык я, кажется, не до такой степени невоздержан, чтоб, из одной страсти к болтовству, стал говорить где только можно дурное… и об ком же!.. Неужели Вы почитаете меня до такой степени испорченным и низким. Я помню, что был я назад два года, как я жил… я понимаю теперь, мог ли бы я выкарабкаться из сору и грязи без помощи Вашей…»
Конфликт был улажен: очевидно, сотрудник был полезен, и Кони решил его простить.
Если карьере преемника Подолинского и Бенедиктова Кони помочь не мог, то для успеха в той скромной области литературы, где он сам занимал видное место, его содействие имело серьезное значение. Прежде всего, постоянная работа в «Пантеоне» и «Литературной газете» обеспечила Некрасову материальную стабильность. Нельзя сказать, чтобы он разбогател, периодически он жаловался на безденежье и просил у своего работодателя прибавки или выдачи жалованья вперед, однако об «углах» и ночлежках речь уже не шла. В мае 1840 года Некрасов разъехался с Данненбергом (мы не знаем, что их развело) и поселился в Свечном переулке в доме купца Щанкина близ Лиговского канала, где жил до июля 1841-го; у него уже были своя мебель и имущество не менее чем на 150 рублей.
Благодаря работе у Кони Некрасов едва ли не к началу 1841 года становится как минимум заметной фигурой в мире «низовой» журналистики, усваивая привычки и манеры этой среды. Он приобретает определенные влияние и известность в качестве фельетониста и театрального критика и даже, как считают исследователи, удостаивается выведения в повести уже тогда бывшего модным писателем Ивана Ивановича Панаева «Литературная тля» (при первой публикации во втором номере «Отечественных записок» за 1843 год — просто «Тля») в образе литератора Гребешкова, к которому и применяется вынесенное в заглавие определение (Кони изображен там в виде издателя «какой-то газеты» Александра Петровича). Гребешков описан как типичный журнальный работник, имеющий ничтожные литературные интересы, принимающий активное участие в мелких перебранках с другими изданиями, которые его хозяин считает враждебными, ведущий внешне богемную, а на самом деле паразитическую жизнь, состоящую из ужинов с людьми, жаждущими литературного признания, дорожащий знакомствами с литературными хозяевами и окололитературными людьми, разнообразящий попойками рутину редакционной работы. Всё это, видимо, в той или иной степени присутствовало в тогдашней жизни молодого Некрасова.
