И не только критика начала публично говорить об огромном таланте Некрасова. Тот же Григорьев впоследствии вспоминал об огромном впечатлении, произведенном стихотворением «В дороге» на читающую публику. Великий актер Михаил Семенович Щепкин, близкий к кругу Белинского и Герцена и пользовавшийся среди литераторов-западников большим авторитетом, для выступления на благотворительном вечере в Москве избрал, помимо «Старосветских помещиков» Гоголя и фрагмента из «Бедных людей» Достоевского, «В дороге» и «Пьяницу» Некрасова. Наконец, по свидетельству Панаевой, московские друзья Белинского именно после выхода «Петербургского сборника» впервые просили Некрасова прочесть свои новые стихотворения, окончательно признав его поэтический талант достойным внимания. Так «Петербургский сборник» превратил Некрасова не только в серьезного издателя, но и в серьезного поэта.
Титульный лист «Петербургского сборника». 1846 г.
И еще одно изменение связано с выходом «Петербургского сборника». Видимо, именно с него начинается своего рода традиция отрицания за Некрасовым права называться поэтом, непризнания в его стихах «подлинной поэзии». Враждебная критика, в целом резко нападавшая на оба сборника, едва ли не выделяла стихи Некрасова как самое отвратительное в них. Анонимный критик славянофильского «Москвитянина» говорит о «крайнем безобразии… стихотворений г. Некрасова». Плетнев в пятом номере «Современника», который он издавал после смерти Пушкина, пишет о «Колыбельной песне»: «Ужели есть столь жалкие читатели, которым понравится собрание столь грязных и отвратительных исчадий праздности? Это последняя ступень, до которой могла упасть в литературе шутка, если только не преступление называть шуткою то, что нельзя назвать публично ее собственным именем». Эта неожиданная резкость, конечно, свидетельствует и о новаторском характере стихов Некрасова, неприемлемости эстетических принципов, лежащих в их основе, для людей, подобных Плетневу, и о новом статусе Некрасова, о том, что он перешел в «высшие литературные круги» и судят его теперь не как «литературную тлю» или «юного» поэта, но как человека, «оскверняющего» пушкинские принципы, высокую и святую поэзию, которой «литературная тля», конечно, никакого вреда причинить не может.
Некрасов в это время не просто осознаёт свой новый статус, но и понимает, что нашел свое настоящее лицо, свои неповторимые интонации и темы. В 1845–1846 годах он пишет мало стихов, отчасти потому, что сильно занят издательскими проектами, но по написанному видно, как он пользуется найденным оружием: из-за введения резкого прямого гневного слова преображается «газетный фельетон»; «юмористические» стихотворения «Новости», «Современная ода» — не пустоватое обозрение столичных развлечений и глупостей; приговор ничтожному и подлому обществу, а легкое на первый взгляд стихотворение «Стишки, стишки! давно ль и я был «гений» не просто нападает на мелкую эпигонскую поэзию, но позволяет увидеть в ней предательство подлинного высокого общественного предназначения литературы. И здесь моральной поддержкой сатире служит уже не раскаяние лирического героя в своем помещичьем прошлом, которого не вытравить из его настоящего, но его эпигонское творчество — оно теперь тоже «пригодилось», теперь нужно не «умалчивать» о нем, стараясь делать вид, что его вообще не было, но прямо говорить как о «заблуждении». Найденными в стихотворении «В дороге» приемами поэт пользуется в «Тройке» о крестьянской девушке, достойной «лучшей участи»; только в отличие от жены печального ямщика эта безымянная красавица не получит даже намека на яркую жизнь. «Тройка» еще усиливает ту же дорожную печаль, «неотвязную скуку», заставляющую думать навязчивые, ненужные «думы», которая и впоследствии останется одним из любимых некрасовских настроений. К «Родине» чрезвычайно близко стихотворение «В неведомой глуши, в деревне полудикой…», в котором заголовок «Подражание Лермонтову» прямо указывает на истоки этой горькой и беспощадной медитации.
Явно экспериментальный характер имеет стихотворение «Когда из мрака заблужденья…», в котором речь ведется от лица, судя по всему, молодого человека, предлагающего руку и сердце падшей женщине. Экспериментально оно в том смысле, что в нем автор как будто ищет предел дерзости и откровенности в поэзии и литературе в целом. В этом произведении едва ли не впервые в русскую литературу входят благородные проститутки, женщины «падшие», «погибшие» в глазах общества, но сохранившие сердце и совесть. Может быть, оно и не принадлежало к лучшим образцам творчества Некрасова (хотя чрезвычайно нравилось современникам — даже такой не симпатизировавший поэзии Некрасова критик, как Александр Васильевич Дружинин, позднее писал, что его текст настолько гениален, что Пушкин мог бы поставить под ним свое имя), но было важно для самого автора и для русской литературы в целом, поскольку намечало ту позицию, с которой можно судить общество. Проститутка — та, кого общество помещает на самый низ своей моральной иерархии, презирает и клеймит больше нищего и преступника, — оказывается выше самого этого общества и тем самым позволяет вынести ему самый суровый приговор.
Чуть позже, в стихотворении «Еду ли ночью по улице темной…» эта тема найдет потрясающее выражение за счет теплоты и жалости; но пока в некрасовской трактовке много риторики, за описанием «воскресения» падшей женщины и благородства молодого человека, «прощающего» ее, теряется жалость к ней. В «Когда из мрака заблужденья…» декларативно утверждается равенство проститутки с любым другим человеческим существом, и отчасти поэтому Некрасов «промахивается», не попадает в цель. До равенства этим женщинам пока далеко, пока еще слишком много причин для жалости к ним.
Еще одна краска в палитре некрасовской поэзии появляется уже в 1846 году, и стимулом для овладения ею стало очередное предприятие. В начале марта вместе с Николаем Яковлевичем Прокоповичем Некрасов издал книгу «Стихотворения Кольцова. С портретом, его факсимиле и статьею о его жизни и сочинениях, написанною В. Белинским». В уже упоминавшемся обзоре литературы 1843 года Некрасов ставил Кольцова не очень высоко: «Кольцов не обещал из себя явления слишком важного для современной русской поэзии, ибо сфера его поэтической деятельности была весьма ограничена; но в том, что он обладал замечательным самобытным талантом, который мог бы принести свою долю пользы русской поэзии, никто уже не спорит…» Видимо, во многом такое прохладное отношение Некрасова к поэту-скототорговцу связано с усилением противостояния со славянофилами, заставлявшее западнический круг Белинского с изначальным сомнением относиться ко всякому «простонародному» национальному элементу в литературе. В статье, открывавшей некрасовское издание стихотворений Кольцова, Белинский, однако, отстаивал важность национального своеобразия культуры как части и основы общечеловеческого единства, утверждая, что кольцовские «русские песни» — одно из высочайших достижений русской поэзии. Работа над изданием и обсуждение его с Белинским, видимо, заставили Некрасова присмотреться к творчеству Кольцова и проявить интерес к «кольцовскому», то есть фольклорному, началу в литературе. Попыткой освоения стихии народной песни стало стихотворение «Огородник».
