Видимо, бывшему «москвичу» удалось убедить Некрасова в правильности такой тактики. В пространном редакционном объявлении «Об издании «Современника» в 1849 году», опубликованном в номере «Московских ведомостей» от 30 сентября, утверждалось: «Очевидно и несомненно стало, что у нас свое дело, своя задача, своя цель, свое назначение, а потому и своя особенная дорога, свои особенные средства. Чувство народной самобытности и историческое, практическое разумение, подготовленные в последнее двадцатилетие совокупными усилиями правительства и частных лиц, теперь окончательно получили у нас право гражданства. Такое приобретение вносит новые условия в наше бытие, обогащает его новыми данными и потому, по всей справедливости, должно составить начало новой эпохи в нашей истории, нашем умственном и нравственном развитии. Теперь, более чем когда-нибудь, мы должны обратиться на самих себя, сосредоточиться, глубже вглядываться в свою народную физиономию, изучать ее особенности, проникать внимательным оком в зародыши, хранящие великую тайну нашего, несомненно великого, исторического предназначения».
Неизвестно, что произошло, однако уже как минимум в ноябре курс решили не менять: редакция выпустила отдельной брошюрой, приложенной к двенадцатому номеру журнала за 1848 год, новое объявление об издании «Современника» в 1849 году, как бы дезавуирующее предшествующее. Это объявление было в несколько раз короче, и о направлении журнала в нем говорилось так же лаконично, как и обо всём остальном: «Весь этот отчет о деятельности редакции «Современника» в 1848 году представили мы здесь подписчикам нашим для того, чтобы, объявляя о продолжении журнала, сказать им коротко, что ничто не изменится в издании его в следующем году. Мы будем издавать журнал наш на тех же основаниях, при содействии тех же сотрудников и руководствуясь теми же соображениями; итак, кому нравился наш журнал доныне, тот может оставаться его читателем и на следующий год, с полной уверенностью, что журнал хуже не будет».
Можно только гадать, что заставило Некрасова отказаться от лицемерного патриотизма. Возможно, этот эпизод — просто проявление короткой слабости, замешательства поэта, заставившего сделать неверный шаг, в котором он быстро раскаялся. В любом случае несомненно, что и от нового направления, и от услуг Кавелина отказались. Некрасов решил не делать каких-либо заявлений, призванных продемонстрировать правительству свое «исправление» (кроме обычных ритуальных формул, неизбежных для всякого подцензурного издания). Он вернулся к тактике выжидания: максимально воздерживаться одновременно и от шагов, могущих повлечь за собой репрессии в отношении журнала и его редакции, и от того, что скомпрометировало бы его в глазах либеральной общественности, издавать журнал вообще без ярко выраженного направления до тех пор, пока не появится возможность выражать его открыто.
Видимо, такая позиция оказалась в конечном счете приемлемой для правительства. Но она же привела к тому, что «Современник» начал выглядеть «бледным». Особенно отчетливо это проявляется в отделе беллетристики: современная русская проза с его страниц почти исчезает — начиная с мая 1848 года в каждой книжке печатается не более двух-трех оригинальных произведений (остаются верными журналу Григорович, Тургенев, постоянно пишет Дружинин, в отделе «Смесь» печатается Панаев), зато до конца года тянется публикация толстого сатирического романа английского писателя XVIII века Генри Филдинга «Том Джонс» в переводе Андрея Кронеберга и Владимира Майкова.
Отсутствие материала, «пригодного для печати», заставляет самого Некрасова вместе с Панаевой взяться за написание длинного приключенческого романа с продолжением. Авдотья Яковлевна вспоминала: «В 1848 году строгость цензуры дошла до того, что из шести повестей, назначенных в «Современник», ни одна не была пропущена, так что нечего было набирать для ближайшей книжки. В самом невинном рассказе о бедном чиновнике цензор усмотрел намерение автора выставить плачевное положение чиновников в России. Приходилось печатать в отделе беллетристики переводы. <…> Некрасову пришла мысль написать роман во французском вкусе, в сотрудничестве со мной и с Григоровичем. Мы долго не могли придумать сюжета. Некрасов предложил, чтобы каждый из трех написал по главе, и чья глава будет лучше для завязки романа, то разработать сюжет, разделив главы по вкусу каждого. Я написала первую главу о подкинутом младенце, находя, что его можно сделать героем романа, описав разные его похождения в жизни. Григорович принес две странички описания природы, а Некрасов ничего не написал. Моя первая глава и послужила завязкой романа; мы стали придумывать сюжет уже вдвоем, потому что Григорович положительно не мог ничего придумать. Когда было написано несколько глав, то Некрасов сдал их в типографию набирать для октябрьской книжки «Современника», хотя мы не знали, что будет далее в нашем романе; но так как писалось легко, то и не боялись за продолжение. — Некрасов дал название роману «Три страны света», решив, что герой романа будет странствовать».
Первая часть романа была опубликована в октябрьской книжке 1848 года, окончание — в майской 1849-го. Поскольку его предполагалось писать и печатать долго, авторам пришлось еще до того, как первая часть появилась в печати, дать обязательство, что «роман будет производить впечатление светлое и отрадное, ибо для главных лиц его, в которых читатель примет наибольшее участие, роман кончится счастливо. Все лучшие качества человека: добродетель, мужество, великодушие, покорность своему жребию представлены в лучшем свете и увенчаются счастливой развязкой. Напротив, порок решительно торжествовать не будет». Это унизительно и комически выглядящее «Примечание для г[оспод] цензоров «Современника» к роману «Три страны света» наглядно характеризует требования, предъявлявшиеся к литературе: перестать «очернять» и выводить «дурное», тем самым расшатывая основы государственного порядка. И в романе всё действительно заканчивалось хорошо. Главный герой, энергичный и предприимчивый молодой человек Каютин, постранствовав по России, в результате составил капитал, который позволил ему жениться на любимой девушке. Все сведения для описаний тех мест, в которых он побывал, заимствовались соавторами из географических атласов, справочников и дневников путешественников. Никакого собственного опыта вояжей по стране ни у Панаевой, ни у Некрасова не было, а потому наиболее ярко и колоритно, со знанием дела, рассказано о деятельности нечистоплотного и развратного книгопродавца Кирпичова. Соавторы и не делали вид, что создают шедевр. Функция «Трех стран света» — заполнять страницы журнала, поскольку имелось обязательство перед подписчиками об определенном объеме каждой книжки («Если увидите мой роман, не судите его строго: он писан с тем, чтобы было что печатать в журнале, — вот единственная причина, породившая его на свет», — писал Некрасов Тургеневу в декабре 1848 года). Роман, впрочем, получился занимательным и после завершения журнальной публикации дважды выходил отдельным изданием.
Весь 1848 год журнал находился в опасности, Некрасов падал духом, жаловался на здоровье. Многим казалось, что следующий год принесет облегчение. Эту мысль выразил Гоголь, встретившись с молодыми литераторами и сотрудниками «Современника». П. В. Анненков вспоминал: «Он также продолжал думать, что по отсутствию выдержки в русских характерах преследование печати и жизни не может долго длиться, и советовал литераторам и труженикам всякого рода пользоваться этим временем для тихого приготовления серьезных работ ко времени облегчения. Эту же мысль развивал он при мне и в 1849 году на вечере у Александра Комарова. Тогда произошла довольно наивная сцена. Некрасов, присутствовавший тоже на нем, заметил: «Хорошо, Николай Васильевич, да ведь за всё это время надо еще есть». Гоголь был опешен, устремил на него глаза и медленно произнес: «Да, вот это трудное обстоятельство». Однако 1849 год не оправдал ожиданий гения. Правительство проявляло «выдержку»: в мае были арестованы Михаил Васильевич Петрашевский и члены его «общества», в том числе Достоевский, в декабре им был вынесен абсурдно-жестокий приговор. По свидетельству Анненкова, Некрасов был чрезвычайно «испуган» происходящими событиями. Панаева утверждает, что во время всего процесса над петрашевцами за Некрасовым велась слежка с помощью прислуги и дворника. По ее свидетельству, в редакции «Современника» каждый день ждали появления жандарма. Ее слова находят документальное подтверждение: исследователи обнаружили в архивах распоряжение управляющего Третьим отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии Леонтия Васильевича Дубельта от 31 октября 1849 года: «Г-н шеф жандармов имеет неблагоприятные сведения на счет образа мыслей редактора «Современника» г-на Некрасова. Должно наблюдать за ним».
