Всё это, естественно, сказывалось на «Современнике», содержание которого и общее состояние дел постоянно удручали Некрасова. «Мы трепещем за наступающую подписку, ибо многие книжки журнала сряду были плохи», — писал он Тургеневу 12 сентября 1848 года. Ему же 17 декабря Некрасов сообщал: «Подписка идет у нас хуже прошлого года, чему Вы, конечно, и не удивляетесь, видя, как плох стал наш журнал сравнительно с прошлым годом. А отчего плох? Узнаете, как сюда приедете. Мы печатали, что могли». То же он повторил Тургеневу и в письме от 27 марта 1849-го: «В нынешнем году у нас подписка на все журналы хуже, вследствие того что газеты политические в интересе повысились, а журналы по некоторым причинам стали скучны и пошлы до крайности. Так у «Библиот[еки] для чт[ения]» убыло 900 подписчиков, у Краевск[ого] — 500, у нас — 700. Дела наши не очень блистательны». В целом так оно и было: отдел словесности «Современника» заполняли светские, кавказские или бытовые повести Дружинина (которому ни разу не удалось повторить успех своей дебютной повести «Полинька Сакс»), Григоровича, Панаевой (Станицкого), печатаются переводы Гёте и Ламартина, второстепенных европейских писателей. Грановский, его друг географ Николай Григорьевич Фролов, Соловьев в ученых статьях по возможности избегали современности и касались преимущественно развития естественных наук, удаленных периодов российской и европейской истории; но даже вполне невинная статья Соловьева о Смутном времени вызвала замечания и привела к выговору цензору за пропущенную цитату из послания Лжедмитрия II с призывом к крестьянам захватывать земли господ, в котором усмотрели «применение» к общественной жизни современной России. Много места в журнале занимали описания путешествий, причем в основном подальше от России: в Африку или Испанию. Поднимать по-настоящему острые темы, более или менее прямо отстаивать либеральные ценности было невозможно.
При этом работать Некрасову приходилось едва ли не больше, чем в случае, если бы пригодный для печати материал был в изобилии. Он вынужден был не просто оценивать качество текста, но стараться не допускать в журнал, с одной стороны, ничего по-настоящему подлого и лицемерного, с другой — слишком опасного. Тому же Тургеневу в письме от 9 января 1850 года Некрасов жаловался на «невероятное, поистине обременительное и для крепкого человека количество работы»: «…честью Вас уверяю, что я, чтоб составить 1-ю книжку, прочел до 800 писаных листов разных статей, прочел 60-т корректурных листов (из коих пошло в дело только 35-ть), два раза переделывал один роман (не мой), 1 раз в рукописи и другой раз уже в наборе, переделывал еще несколько статей в корректурах, наконец, написал полсотни писем, был каждый день, кроме лихорадки, болен еще злостью, разлитием желчи и проч. Кроме физических недугов и состояние моего духа гнусно, к чему есть много причин». Практически каждая книжка отнимала массу сил.
Предприятие при этом выглядело невыгодным. Некрасов опять жаловался в письмах на долги и нехватку средств, уведомлял сотрудников и авторов, что не может своевременно заплатить гонорар, и просил «подождать». Работа плохо сказывалась на здоровье: в это время он периодически сообщал приятелям в письмах, что болят глаза, неделями мучает лихорадка. Неблагодарный труд отнимал всё время и силы — в 1849 году Некрасов стихов не писал. Бросить дело, однако, было уже невозможно — и в силу привычки, и в силу новой самоидентификации: в какой-то момент Некрасов стал воспринимать себя прежде всего редактором «Современника», ставшего уже во всех смыслах его собственным предприятием. «Современник» уже был важен сам по себе как состоявшееся явление, живое дело и имя, которое выше и важнее того состояния, в каком он находится в данный момент. Момент был тяжелый, но давал возможность журналу сохраниться, дожидаясь лучших времен. Неизвестно, верил ли Некрасов, подобно Гоголю, что такие времена настанут. Его волновал вопрос, как продержаться. Он продолжал работать от одной книжки «Современника» до другой.
То, что журнал, несмотря на постоянное правительственное давление, оставался живым, подтверждается постепенным изменением состава его постоянных авторов. Реакция, общественный застой и упадок неблагоприятны для появления по-настоящему больших талантов, однако вполне пригодны для появления дарований средних, способных на время привлечь внимание публики «на безрыбье». И такие авторы пришли в это время в «Современник». В 1849 году повестью «Ошибка» дебютировала в журнале Елизавета Васильевна Салиас-де-Турнемир, ставшая известной под псевдонимом Евгения Тур; Михаил Васильевич Авдеев опубликовал в этом году и в начале следующего свои сенсационные повести «Варенька» и «Записки Тамарина». Павел Васильевич Анненков впервые выступил в качестве литературного критика, дав в первый номер 1849 года статью «Заметки о русской литературе прошлого года», в которой, между прочим, впервые употреблено столь значимое для русской литературы слово «реализм». В 1850 году в журнал пришел и до 1853 года помогал Некрасову издавать его будущий замечательный библиограф Виктор Павлович Гаевский. Всё это свидетельствует, что и в трудное время журнал был центром литературного процесса, по-прежнему формировал современную и завтрашнюю литературную повестку дня.
Несмотря на все огорчения, которые приносит работа, «Современник» в это время дает Некрасову чрезвычайно много: полученная им закалка превращает его в 29 лет в маститого редактора и издателя. Уже в 1850 году критика как само собой разумеющееся называет «Современник» одним из «лучших наших журналов», а известный писатель Григорий Петрович Данилевский считает журнал «модным», прибавляя, впрочем, сплетню, что его редактор не принимает в журнал стихов, «которые опасны для имени г. Некрасова». Некрасов осваивает механизмы общения с цензурой, изобретает способы «прикармливания» цензоров, осторожно нащупывает связи (очень скромные) в правительстве. В это время он обретает новый общественный статус — уже не мелкого литературного пролетария и даже не просто талантливого и заметного литератора, а солидного издателя, владельца журнала, в котором страстно желают опубликовать свои опусы начинающие (и не только) литераторы, поскольку увидеть свое имя на страницах «Современника» уже значило приобщиться к большой литературе. Тому же Авдееву, делавшему только первые шаги на писательском поприще, Некрасов пишет уже как мэтр, как человек, чье мнение имеет значительный литературный вес: «Я с большим удовольствием прочел Вашу повесть. В ней много хорошего, и Вы имеете несомненный талант… Напишите мне также, сколько Вам лет, где Вы служите, куда думаете выступить из Нижнего. Всё, что напишете, присылайте смело ко мне: годное будет напечатано, и будут Вам тотчас высланы деньги (по 32 рубля серебром с каждого печатного листа). Что же окажется неудовлетворительным, на то я не поленюсь прислать Вам свои замечания, ибо Ваш талант меня очень заинтересовал. Высылайте мне поскорей».
В 1849–1850 годах постепенно складывается новый круг «Современника», соответствующий временам, переживаемым журналом и российским обществом в целом. В него только отчасти входят литераторы и ученые, близкие Белинскому. «Москвичи» дают в «Современник» материалы, но держат дистанцию с его редакторами. Новый круг составляют либо такие менее принципиальные друзья Белинского, как И. С. Тургенев (отношения с которым у Некрасова приближаются к приятельским), В. П. Боткин, П. В. Анненков, либо новые сотрудники, мало или совсем не связанные с Белинским: Д. В. Григорович, В. А. Милютин, М. Н. Лонгинов, А. В. Дружинин. Большинство из них образуют приятельский круг, состоящий из людей, близких по интересам, чьи отношения выходят достаточно далеко за пределы редакции. Все они, умные и образованные, с широким кругозором, исповедовали либеральные убеждения, были сторонниками прогресса и просвещения, но при этом никто не обладал ни общественным темпераментом и страстью Белинского, ни философской глубиной и интеллектуальной яркостью эмигрировавшего Герцена (связь с которым практически прервалась в 1848 году), ни ученостью Кавелина или Грановского (остававшихся авторами «Современника»). Новые приятели Некрасова не были склонны вести страстные философские споры. Они были не чужды «барских» вкусов и привычек, не меньше Герцена или Огарева любили радости жизни и удовольствия.
