Похожий и столь же унизительный для Некрасова разговор произошел с Елисеевым, также «поверившим» ему и согласившимся продолжить сотрудничество в «Современнике». В редакции оставался Пыпин, не выражавший желания примкнуть к какому-либо другому изданию; кроме того, Некрасов привлек к постоянному сотрудничеству Салтыкова. Остаток года ушел на получение правительственного разрешения на возобновление журнала, переговоры с Плетневым (удалось убедить его снизить арендную плату) и формирование редакционного портфеля. Всё это, на удивление, оказалось сделать проще, чем уломать гордых и честных молодых сотрудников. К началу 1863 года всё было готово к «возрождению» «Современника».
Только одно событие на некоторое время отвлекло Некрасова от борьбы за его журнал. 30 ноября скончался Алексей Сергеевич. Некрасов узнал о том, что отец умирает, 26 ноября и сразу выехал в Ярославль. Приехали и другие дети, и отец скончался в окружении семьи. Алексей Сергеевич, в последние годы сильно волновавшийся о своем завещании, в результате так и не успел его нотариально заверить, но после смерти все имения были разделены между наследниками полюбовно, каких-либо трений между ними не возникло. Они были дружной семьей, возможные недоумения, если и были, остались в прошлом.
В отношении Некрасова к смерти отца не было ничего необычного. Это была печаль взрослого, давно сформировавшегося самостоятельного человека по ушедшему старому родителю, тяжело болевшему. В последние годы они довольно живо переписывались, отец постоянно жаловался на здоровье (его мучил геморрой), говорил о любви к детям, советовался по поводу затеваемых предприятий, хвастался удачной охотой, приглашал к себе. Сын отвечал почтительно и заинтересованно, давал советы. Алексей Сергеевич Некрасов был похоронен в семейном склепе в Абакумцеве, отдельно от своей жены.
Все эти хлопоты на сей раз не помешали творчеству. Период борьбы за возобновление журнала оказался очень плодотворным. Во второй половине 1862 года — начале 1863-го Некрасов создал целый ряд шедевров, вызвавших восхищение читателей и представляющих собой специфически некрасовский отклик на трагические события, потрясшие его «лагерь» в прошедшие два года.
В центре, конечно, находится стихотворение «Рыцарь на час», над которым Некрасов работал едва ли не с мая до конца 1862 года. Стихотворение, построенное на мотивах, найденных в «Тишине» и «На Волге», скрещенных с темами из полузабытой поэмы «Саша» и наверняка еще очень актуального «Поэта и гражданина», знало наизусть множество молодых людей. Каждое чтение его вслух заставляло рыдать даже таких несентиментальных людей, как Шелгунов и Глеб Успенский. Оно очень литературно и в этом смысле примыкает к череде элегий, «написанных во время бессонницы». Сам избранный Некрасовым жанр несет в себе очень устойчивый и узнаваемый набор мотивов. Ночная бессонница — это время подведения итогов, рефлексии, когда вспоминается забытое, то, что рассеивает день с его суетой и сиюминутной занятостью: постыдные грехи, неискупимые проступки, невозвратимые утраты. В это время человек остается наедине со своей совестью. Готовность поэта поделиться тем, что приходит к нему во время бессонницы, означает предел смелости, искренности и доверия к своему читателю.
В «Рыцаре на час» мало говорится о том, какие именно грехи тяготят лирического героя, употребляются лишь общие слова о падении, трясине и бездействии, протяжное звучание стиха заменяет подробности, а готовность быть искренним — саму искренность. Акцент здесь переносится на светлые воспоминания, на которые можно опереться в борьбе с муками совести. И здесь, как в «Тишине», появляется образ сельского храма — теперь это храм, у стен которого похоронена мать, героиня стихотворений «На Волге» и отчасти «Родины». К матери, воплощению любви и нравственной силы, лирический герой обращается с просьбой пробудить в нем мужество, поскольку именно любовь движет людьми, в стане которых он хотел бы найти свое место и вместе с которыми хотел бы погибнуть, героизм которых только оттеняется его признанием в собственной недееспособности.
Стихотворение звучит как привет и благословение погибающим борцам от того, кто остался «рыцарем на час». Некрасов находит свое место в разгорающейся схватке — «сочувствующего», но неспособного встать в ряды героев. Стихотворение воспевает людей, подобных Чернышевскому, Обручеву и Михайлову, с дистанции покаяния предстающих светлыми рыцарями и святыми подвижниками, которым самим каяться не в чем. Покаяние как будто рождает емкие и волнующие, оправдывающие и благословляющие их формулы: «…стан погибающих / За великое дело любви». Излюбленное оружие Некрасова — искренность и покаяние — в «Рыцаре на час» предстает во всей сокрушительной мощи, безотказно действуя на читателя, который видел себя и в тех, кто погибает, и в том, кто кается за несовершенное. Стихотворение было отдано супругам Шелгу-новым, отправляющимся в Сибирь к Михайлову.
Своеобразной параллелью к «Рыцарю на час» является тогда же написанное стихотворение «Что думает старуха, когда ей не спится» — здесь тоже бессонница, пробуждающая совесть и покаяние. Но все грехи, в которых сама себе кается «старуха столетняя», не стоят выеденного яйца, только украшают ее, говорят о большой душевной чистоте и, в сущности, невинности. Стихотворение «В полном разгаре страда деревенская…» вводит образ крестьянской матери, пораженной горем и страданием, неспособной защитить ребенка. Но и этой женщине не в чем каяться. Виновна сама тяжесть и тупость народной жизни, превращающей материнство в боль, а не в радость. Эти стихотворения вполне в духе начавшегося поворота некрасовской лирики к народу как объекту чистой любви и любования его поразительным целомудрием и бесконечными духовными силами. Высшее выражение эта тенденция находит в шедевре «Зеленый шум». Стихотворение, выглядящее как подражание Кольцову, представляющее собой квинтэссенцию его языка, образов, интонаций, стиха, бесконечно превосходит самые лучшие кольцовские произведения. Здесь человек из народа становится вместилищем абсолютной любви, прощающей и терпящей.
В феврале 1863 года вышел сдвоенный номер «Современника». Его страницы украшали имена прежних сотрудников: Антоновича, Пыпина, Елисеева, Жуковского, что само по себе опровергало любые слухи и предположения о ренегатстве Некрасова. Журнал, потерявший важнейших сотрудников, сохранил прежнее направление. Замечательным нововведением стало ежемесячное сатирическое обозрение «Наша общественная жизнь», печатавшееся вошедшим в состав редакции Салтыковым-Щедриным, уже имевшим громкое литературное имя, чье разящее остроумие прибавляло популярности журналу.
Несомненно, однако, что возобновленный «Современник» был уже в значительной степени не тем журналом, каким его делали Чернышевский и Добролюбов. Прежде всего в худшую сторону изменились отношения внутри редакции. Молодые разночинцы, приведенные Чернышевским и Добролюбовым, не испытывали к Некрасову особенной симпатии, не ценили его поэзию так же высоко, скептически относились к его нравственному облику, ощущая свое моральное превосходство. В отличие от Чернышевского и Добролюбова, его «барские» привычки и вкусы не просто были им чужды, но служили признаком его несоответствия образу настоящего деятеля. Ни Антонович, ни Елисеев, ни Жуковский не чувствовали себя обязанными Некрасову. Как показали дальнейшие события, они имели несколько завышенную самооценку, считая себя едва ли не более важными фигурами для журнала, чем сам его редактор. Теплых отношений с Некрасовым у них быть не могло, да они в духе своего «реализма» и не считали таковые необходимыми для совместной работы. Некрасов был для Антоновича, Жуковского, Елисеева и Пыпина просто хозяином предприятия, где они работали. Это приводило к тем же последствиям, что и на обычном предприятии: недоверию, подозрениям, что их труд не оценивается достойно. Если же прибавить сюда их социалистические убеждения, то можно было ожидать «бунт» против такого устройства предприятия. И для самого Некрасова Антонович или Пыпин оставались людьми чуждыми, несмотря на то, что в разговорах с ними он мог пускаться в откровенности — такова была его своеобразная манера. Всё-таки Некрасов стремился видеть в своей «консистории» не просто работников, которых он нанял за определенную плату, но и «товарищей по журналу», как он выразился позднее, описывая свои отношения с Антоновичем.
