Кроме «Слез и нервов», в 1863 году было написано «народное» стихотворение «Кумушки», напечатанное в «Солдатской беседе» и «Народной беседе» Погосского. Оно, скорее всего, было написано специально для первых номеров журналов, по заказу издателя — центральной темой обоих номеров было бережное отношение к детям — один из постоянных предметов проповеди Погосского.
Лирика, созданная в этом году, необычно мрачна, содержит первые признаки разочарования результатами произошедшего в России исторического сдвига. Это видно в новой стилизации под народную песню (подобной «Огороднику» или «Буре») — пронизанном горькой иронией «Калистрате». Своеобразной парой к написанному в предыдущем году светлому «Зеленому шуму» стало более мрачное стихотворение «Надрывается сердце от муки…»: оно начинается с описания звуков топора, барабанов и цепей, после чего появляется образ весны с тем же зеленым шумом. Но если в первом случае зеленый шум оказывает облегчающее воздействие на душу, весна учит любить и прощать, то во втором лирический герой получает не любовь, а только заглушение злобы и покой. Более горько звучит стихотворение «Благодарение Господу Богу…», в котором трудно не видеть отклик на репрессии и первые жертвы, принесенные молодыми борцами. Обращение «брат» к «удаляемому с поста опасного» ранее уже использовалось в посвящении Михаилу Михайлову к стихотворению «Рыцарь на час». Поэт стремится увидеть в этих юношах братьев. В чем это братство? Очевидно, в тех идеях, за которые они гибнут и которые Некрасов утверждает в своих стихах.
Тогда же написанное стихотворение «Пожарище» показывает, что Некрасова продолжал интересовать открытый им для себя в «Деревенских новостях» жанр «сельского фельетона», обзора деревенской жизни. Это следствие понимания новой роли народа в жизни страны. Теперь, когда главное, судьбоносное событие произошло на «освобожденной Руси православной», каковы его последствия? Судя по стихотворению, они неутешительны: всюду бедность и упадок, а пожары — единственное сельское «развлеченье». Крестьяне в «Пожарище» сравниваются с червями, копошащимися на трупе — это одно из самых жестоких сравнений в некрасовской поэзии, в которой жестоких картин немало. В конечном счете вся деревенская помещичья пореформенная Россия уподобляется здесь сдохшей лошади, гниющему трупу.
К тому же жанру, безусловно, относится и жалобная «Орина, мать солдатская». Это тоже сценка, описание разговора, за которым стоит постановка актуальной проблемы. В данном случае имеются в виду рекрутчина, телесные наказания, существование которых превращало многих честных офицеров в революционеров или сочувствующих революционерам. Военная реформа была одной из наиболее назревших, и на нее с самого начала шестидесятых годов взяло курс либеральное Военное министерство, которое с 1861 года возглавил знакомый Некрасова и Чернышевского Дмитрий Алексеевич Милютин. Стихотворение прежде всего содержит скрытый призыв отменить рекрутчину, но за душераздирающей историей несчастного солдата, умершего дома от того, что делали с ним в армии, встает и другая тема — уже доминирующая в некрасовской поэзии тема огромной силы народного духа, народа как носителя высших нравственных ценностей. Отношения между Ори-ной и ее сыном — безграничная любовь. Сын жалеет мать, остающуюся в одиночестве. Орина, в отличие от старухи из стихотворения «В деревне», жалеет не себя, а сына, при этом она поразительно сдержанна в своем горе и мужественна, она не жалуется, а рассказывает. Но означают ли это мужество и нравственная красота, которые «мать солдатская» обретает в своих страданиях, что сами страдания можно признать чем-то «естественным» и даже полезным для народа? Этот вопрос находит ответ в еще одном произведении, завершенном в том же году.
Поэма «Мороз, Красный нос» была, видимо, начата еще в конце 1862 года, во время пребывания Некрасова в Грешневе возле умирающего отца. Она создавалась частями, ее замысел постепенно укрупнялся: сначала была написана короткая первая главка, затем — часть «Смерть крестьянина» (первоначально «Смерть Прокла») и, наконец, последняя часть, давшая название всей поэме. Возможно, этот сложный процесс создания обусловил ощущение экспериментального характера поэмы при кажущейся простоте сюжета: крестьянин-отходник простудился и умер, несмотря на попытки его вылечить; его молодая вдова, оставив сирот у стариков, едет в лес нарубить дров и замерзает. При этом композиция поэмы выглядит почти избыточно сложной, первая часть изобилует инверсиями, тон рассказа меняется на всём его протяжении.
«Мороз…», в отличие от «Коробейников», в большей степени поэма не для народа, а о народе. В ней важную роль играет голос самого автора и одновременно лирического героя, звучащий в посвящении и в нескольких лирических отступлениях. Здесь не какой-то безличный человек из народа, но, несомненно, сам автор рассказывает историю, случившуюся в крестьянской семье, рассказывает, очевидно, потому, что она отвечает его собственным настроениям. Изначальный импульс очевиден — ему самому плохо, он раздружился с Музой, чувствует, что «пора умирать», и ищет у народа способ преодоления нравственных страданий.
«Мороз…» — это новая попытка Некрасова ответить на вопрос, что народ может дать интеллигенту, чему научить (вопрос, что интеллигент может дать народу, уже обсуждался, и ответы не вызывали сомнений: очень много, от просвещения и знания до собственной крови, пролитой в борьбе за народную свободу). Тем самым в поэме продолжается начатый в «Огороднике» и «Тишине» поиск того, что объединяет интеллигента и человека из народа, скорее всего, вызванный размышлениями Некрасова над почвеннической идеологией, активно выдвигаемой в это время Достоевским (и симптоматично, что большие фрагменты поэмы были напечатаны в журнале братьев Достоевских «Время»). В отличие от «Тишины», в «Морозе…» нет упрощенного представления о том, что какой-то вид христианства изначально одинаково близок крестьянину и образованному человеку и потому естественно обеспечивает почву для их объединения (как это представлялось Достоевскому). В «Морозе…» показано, что народное сознание включает в себя как христианское (важное место в поэме занимают образы монастыря, богомолья), так и в широком смысле «языческое» — точнее, «природное», «естественное» — начало. Одного детского религиозного экстаза мало, чтобы слиться с народом. Между народным сознанием и сознанием лирического героя, образованного человека, существует непреодолимый барьер. Если весна ведет лирического героя «Надрывается сердце от муки…» и героя «Зеленого шума» в одинаковом направлении, то зима ведет героиню «Мороза, Красного носа» и автора поэмы в разные стороны: Дарья в своем «заколдованном сне» видит картину, в которой ее муж жив и дети счастливы; автор же видит только, как она умирает.
Противопоставление двух взглядов — изнутри и снаружи народного мира — позволяет Некрасову выразить одну из самых глубоких мыслей в его поэзии: даже если мы, интеллигенты, понимаем и принимаем то, что народ, страдая, находит утешение в религии или фольклорных фантазиях, мы всё-таки не можем не видеть самих страданий и не можем с ними смириться, а потому и нас самих не лечит эта способность народа переносить страдания, превращать их в свою высокую нравственную силу. Подобным образом знаменитый герой Достоевского Иван Карамазов утверждал, что даже если мать замученного ребенка простит мучителя, то сам он простить не сможет. Лирический герой любуется народным миром и народным сознанием, но не может приобщиться к нему, потому что страдание и смерть, при всём его желании, чтобы было как-то иначе, остаются страданиями и смертью. Единственный выход для него — тот, который Некрасов когда-то описывал в письме Толстому: идти бороться, идти избавлять своего ближнего от страданий, чтобы самому избавиться от страха собственного уничтожения, тоски от чувства одиночества, брошенности.
