Приближается Рождество. Она уже вздыхает о покинутой Чехии. Волшебный город — Прага: там все подарочно, все елочно. В Париже елкой и не пахнет, в самом настоящем смысле слова. Елка считается германским обычаем, большинство ограничивается сжиганием в дымящем камине — «buche de Noel»
[118]. Подарки к Новому году складываются в туфлю, этим и ограничиваясь. МЦ мечтает о переезде в Версаль. Девушки Черновы раздражают. «Ненавижу гостить». Нет по-настоящему своей комнаты, своих гостей принимать негде — только при посторонних.
В «Последних новостях» 17 декабря 1925 года напечатана «Попытка ревности». Некто неустановленный прислал ей ответ — по пунктам — и столько же строк. Она передала сей стих в «Последние новости» — пусть напечатают. Не напечатали. МЦ намерена «Попытку ревности» отправить Марку Слониму в Прагу — пусть резнет по сердцу или хлестнет по самолюбию. Родзевич ни при чем? Не важно. «Попытка ревности» адресована всем.
Она дождалась приезда мужа. 24 декабря — чудный день, розовый и голубой. Идут за елкой. Одновременно это означает, что в их комнатку набьется четыре человека и писать МЦ будет совсем невозможно. У нее нет ни минуты: вечно на людях, среди разговоров, неустанно отрываемая от тетради. Почти с радостью вспоминает свою службу в советской Москве, где были написаны три пьесы: «Приключение», «Фортуна», «Феникс» — тысячи две стихотворных строк. А Сергея Париж очаровал. Поначалу.
В рождественском номере «Последних новостей» 25 декабря 1925-го — ее проза «Из дневника»: «Грабеж», «Расстрел царя», «Покушение на Ленина», «Чесотка», «Fraulein», «Ночевка в коммуне», «Воин Христов». В тот же день «Дни» напечатали «О любви» (из дневника 1917).
Несколько дней назад она отправила в еженедельник «Звено» на рождественский конкурс стихотворение «Старинное благоговенье» (1920). Жюри в составе 3. Гиппиус, Г. Адамовича и К. Мочульского дало первенство стихотворению Даниила Резникова, двадцатиоднолетнего жениха, а потом мужа Наталии Черновой. Между прочим, сам способ определения победителя — после отбора жюри читатели отрывали купон газеты и голосовали — вызвал резкое неодобрение Ходасевича. Придумал конкурс, судя по всему, Адамович, ведший в «Звене» отдел критики. Что-то отдаленно похожее было на брюсовском конкурсе, в седом тумане времени. Тогда МЦ тоже представила неновое стихотворение, и то был романс.
Бывает намного хуже. В ночь с 27 на 28 декабря 1925 года в ленинградской гостинице «Англетер» кончает с собой — Есенин, брат по песенной судьбе. МЦ узнает об этом не сразу. Ее каждодневная мечта: «— Помереть в отдельной комнате!» Есенину удалось.
И не жалость — мало жил,
И не горечь — мало дал, —
Много жил — кто в наши жил
Дни, всё дал — кто песню дал.
Жить (конечно не новей
Смерти!) жилам вопреки.
Для чего-нибудь да есть —
Потолочные крюки.
У нее в голове роится поэма-реквием о Есенине, 24 января она пишет Пастернаку:
Напишите мне достоверности о смерти Есенина: час, день недели, число, название гостиницы, по возможности — номер. С вокзала — прямо в гостиницу? Подтвердите. По каким улицам с вокзала — в гостиницу? (Вид и название). Я Петербурга не знаю, мне нужно знать.
Еще: год рожденья, по возможности — число и месяц. Были, наверное, подробные некрологи. — Короткую биографию: главные этапы.
Знала его в самом начале войны, с Клюевым. — Рязанской губ<ернии>? Или какой? Словом все что знаете и не знаете.
Внутреннюю линию — всю знаю, каждый жест, — до последнего. И все возгласы, вслух и внутри. Все знаю, кроме достоверности. Поэма не должна быть в воздухе.
Уход Есенина странным образом совпал с постепенновнезапным уходом от МЦ — лирики. Словно она, лирика, обвалилась с потолочного крюка. Ее надолго не стало.
Этот факт помечен февральским триумфом Марины Цветаевой.
Пришел 1926 год. 2 января Сергей Эфрон пишет В. Ф. Булгакову:
У Марины есть возможность в Париже устраивать свои литературные дела гораздо шире, чем в Праге. Кроме того, здесь есть среда, вернее несколько человек, Марине литературно близких. Если чехи пообещают, можно будет Марину отправить на месяц-два к морю. Она переутомлена до последнего предела. Живем здесь вчетвером в одной комнате <…> Марина, Вы знаете, человек напряженнейшего труда. Обстановка, ее окружавшая, была очень тяжелой. Она надорвалась. Ей необходимо дать и душевный и физический роздых. <…> Вы знаете жизнь Марины, четырехлетнее пребывание ее в Мокропсах и Вшенорах, совмещение кухни, детской и рабочего кабинета <…> Марина, может быть, единственный из поэтов, сумевшая семь лет (три в России, четыре в Чехии) прожить в кухне и не потерявшая ни своего дара, ни работоспособности. Сейчас отдых не только ее право, а необходимость. <…>
Русский Париж, за маленьким исключением, мне очень не по душе. Был на встрече Нового Года, устроенной политическим Красным Крестом. Собралось больше тысячи «недорезанных буржуев», пресыщенных и вяло-веселых (всё больше — евреи), они не ели, а жрали икру и купались в шампанском. На эту же встречу попала группа русских рабочих в засаленных пиджаках, с мозолистыми руками и со смущенными лицами. Они сконфуженно жались к стене, не зная, что делать меж смокингами и фраками. Я был не в смокинге и не во фраке, а в своем обычном синем костюме, но сгорел со стыда. Потом рабочие перепились, начали ругаться и чуть было не устроили погрома. Их с трудом вывели.
МЦ усиленно трудится — пишет большую статью о критике и критиках. Чешское иждивение МЦ подходит к концу. Право на него нужно подтверждать пребыванием в Чехии. В. Ф. Булгаков помог продлить эту стипендию.
Париж, 18-го янв<аря > 1926 г.
Дорогой Валентин Федорович!
Как благодарить?!
Мы так мало с Вами знакомы, а кто из моих друзей сделал бы для меня то, что сделали Вы. <…>
В Чехию осенью вернусь непременно, — хочу утянуть это лето у судьбы: в последний раз (так мне кажется) увидеть море. <…>
Прибедняться и ласкаться я не умею, — напротив, сейчас во мне, пышнее, чем когда-либо, цветет ирония. И «благодетели» закрывают уже готовую, было, раскрыться руку (точней — бумажник!).
Познакомилась с Л. Шестовым, И. Буниным и… Тэффи. Первый — само благородство, второй — само чванство, третья — сама пошлость.
Первый меня любит, второй терпит, третья… с третьей мы не кланяемся.
Насколько чище и человечнее литературная Прага! Кончила большую статью о критике и критиках (здешние — хамы. Почитайте Яблонского («Возрождение») и Адамовича («Звено») о Есенине!).
Комитет помощи русским писателям и ученым во Франции ежегодно — начиная с 1924 года — в канун старого Нового года, 13 января, проводит писательские вечера, на которых с благотворительной целью выступают известные артисты и писатели, разыгрываются лотереи пожертвованных русскими художниками картин. Вечера проходят в респектабельном отеле «Лютеция». Полученные средства идут на пособия нуждающимся писателям и ученым. 19 января 1926-го МЦ обращается в Комитет за помощью. Деньги нужны позарез еще и потому, что исподволь готовится-таки ее вечер. Масса оргработы. Помещение найдено — в Союзе молодых писателей и поэтов на улице Данфер-Рошро, 79. Находятся волонтеры, в частности — некая Е. М. Куприна, которая распространяет билеты на вечер. Вечер намечался на 23 января, но по разным причинам перенесен на 6 февраля. 25 января МЦ приглашает на вечер Льва Исааковича Шестова и пишет Петру Петровичу Сувчинскому, музыковеду и публицисту, из первых евразийцев:
