Пастернак выдвигает идею отодвинутой встречи — на горе у Рильке. МЦ находит эту мысль гениальной. 21 июня 1926 года пишет ему:
Да, Борис, о другом. В Днях (газета «Дни». — И. Ф.) перепечатка статьи Маяковского о недостаточной действенности книжных приказчиков. Привожу дословно: «Книжный продавец должен еще больше гнуть читателя. Вошла комсомолка с почти твердым намерением взять, например, Цветаеву. Ей, комсомолке, сказать, сдувая пыль со старой обложки, — Товарищ, если вы интересуетесь цыганским лиризмом, осмелюсь предложить Сельвинского. Та же тема, но как обработана! Мужчина! Но это все временное. Поэтому напрасно в вас остыл интерес к Красной Армии; попробуйте почитать эту книгу Асеева» и т. д.
Передай Маяковскому, что у меня есть и новые обложки, которых он просто не знает.
Между нами — такой выпад Маяковского огорчает меня больше, чем чешская стипендия: не за себя, за него.
Сергей Эфрон на данном этапе — писатель, не говоря — соредактор журнала. В Сен-Жиле он отдыхает от парижской беготни по журнальным делам, недавно у него были напечатаны два рассказа — в журнале «Благонамеренный» (№ 2) и сборнике «Ковчег» (Прага), он пишет новые и счастлив от лицезрения беззаботного семейства, особенно детишек. Мур вот уже месяц хорошо и твердо ходит, первый свой шаг ступил по безукоризненной земле отлива. МЦ купается, то есть заходит в воду по живот и в судорожном страхе плывет обратно. Аля — того хуже: зайдет по щиколотку и стоит, как теленок, глядя себе под ноги. Может так простоять час.
Океан остужает, а в далекой Москве духота, домашние разъехались, Пастернак боится лета в городе и честно признается: «Если бы я стал говорить дальше, я бы тебя насмешил: тут пошли бы… искушенья св. Антония. Но ты не смейся. Есть страшные истины, которые узнаешь в этом абсурдном кипении воздерживающейся крови». Он боится влюбиться, боится свободы. Она возмущена: ты (она) не в счет? Может быть, гениальней всего Пастернак определил натуру МЦ, когда сказал о «приступе межевых страстей».
Он страстно полюбил «Крысолова», больше всего — лейтмотив флейты, подробнейше разобрал поэму, установил «абсолютное, безраздельное господство ритма».
Пастернака не интересовали образцы МЦ в «Крысолове». Он жаждал «голого поэтического сырья», «сырой поэзии». Возможно, ту же цель преследовал и Гёте в одноименном стихотворении, подойдя к народной легенде сугубо лирически, если не легкомысленно и весело:
Певец, честимый повсеместно,
К тому ж я женолов известный.
Такого городишка нет,
Где мною не оставлен след.
Пускай девицы боязливы,
Молодки чинны и спесивы —
Все покоряются сердца
Искусству пришлого певца
[133].
Именно этот тон подхватил Брюсов:
Встречу гостью дорогую,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Вплоть до утра зацелую,
Сердце лаской утоля.
И, сменившись с ней колечком,
Тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля,
Отпущу ее к овечкам,
В сад, где стройны тополя.
18 декабря 1904 («Крысолов»)
МЦ выбрала вариант Гейне — и с точки зрения, скажем так, идейной, и в плане технического исполнения, вольного и разнообразного. У Гейне — политическая сатира, прямой фельетон:
На две категории крысы разбиты:
Одни голодны, а другие сыты.
Сытые любят свой дом и уют,
Голодные вон из дома бегут.
Бегут куда попало,
Без отдыха, без привала,
Бегут куда глядят глаза,
Им не помеха ни дождь, ни гроза.
Перебираются через горы,
Переплывают морские просторы,
Ломают шею, тонут в пути,
Бросают мертвых, чтоб только дойти.
Природа их обделила,
Дала им страшные рыла,
Острижены — так уж заведено —
Все радикально и все под одно.
Сии радикальные звери —
Безбожники, чуждые вере.
Детей не крестят. Семьи не ища,
Владеют женами все сообща.
Они духовно нищи:
Тело их требует пищи,
И, в поисках пищи влача свои дни,
К бессмертью души равнодушны они.
Крысы подобного склада
Не боятся ни кошек, ни ада.
У них ни денег, ни дома нет.
Им нужно устроить по-новому свет.
Бродячие крысы — о, горе! —
На нас накинутся вскоре.
От них никуда не спрячемся мы,
Они наступают, их тьмы и тьмы.
О, горе, что будет с нами!
Они уже под стенами,
А бургомистр и мудрый сенат,
Не зная, что делать, от страха дрожат.
Готовят бюргеры порох,
Попы трезвонят в соборах, —
Морали и государства оплот,
Священная собственность прахом пойдет!
О нет, ни молебны, ни грохот набата,
Ни мудрые постановленья сената,
Ни самые сильные пушки на свете
Уже не спасут вас, милые дети!
[134]
< Конец 1840-х?> («Бродячие крысы»)
Гейне не закончил этой вещи, ее нашли в бумагах поэта после его смерти. Политический лирик недоговорил — МЦ пошла на разговор до конца.
Люмпенскую программу крыс МЦ и сделала основой своей вещи не меньше, чем бюргерскую — ратсгеррскую (от ратсгерр — городской советник) — антипрограмму. Ее крысолов, человек в зеленом с дудочкой, поначалу решил продать свой дар подороже — за дочку бургомистра, а не получив оной, покарал город не по-человечески, уведя и утопив детей. Не слишком ли? У братьев Гримм дудочник просто уводит детей сквозь горы, и на том инцидент исчерпывается, детское чтение МЦ как-никак проходило материнский контроль. Жестоких сказок она начиталась позже, и не только немецких.
Какое отношение это злодеяние имеет к музыке? Наверное, прямое. Вывод-то прост: поэзия выше нравственности. Так это или не так, но цветаевский «Крысолов» стал тотальным обвинением во все стороны, обличением порочности и несправедливости всего мироустройства. Многоголосье поэмы держится на голосе автора, так что часто и не разобрать: чье это саморазоблачение? Крысиное? Бюргерское? Или сам автор не щадит себя? Чей суд? Божеский? Но Бога в таком раскладе нет. Сатана правит бал. Красота — музыка — не спасает мир, но губит его — МЦ не любит Достоевского.
