В этой прозе лирики больше, чем в зарифмованном «Новогоднем». Получилась опять дилогия, как в случае двух чешских «Поэм».
В эту пору возникла новая волна евразийства. П. Б. Струве возобновил в Париже журнал «Русская мысль», последняя модификация которого существовала в 1921–1924 годах (София, Прага). Он стал единственным и последним выпуском (1927. № 1). Евразийству И. А. Ильин посвятил статью «Самобытность или оригинальничанье?»: «За последние двести лет Россия, якобы, утратила свою самобытную культуру, потому что она подражала западу и заимствовала у него; чтобы восстановить свою самобытность, она должна порвать с германо-романским западом, повернуться на восток и уверовать, что настоящими создателями ее были Чингис-Хан и татары. <…> Получается, вся государственность от Петра I до Столыпина; вся поэзия от Державина до Пушкина и Достоевского; вся живопись от Кипренского до Сомова; вся наука от Ломоносова до Менделеева и Павлова — подражание «гнилой германороманщине». <…> Мы, пока еще, Слава Богу, не подчинены «евразийцам»; комсомол еще не весь «уверовал» в чингис-ханство, не передал еще власть над русским улусом изобретательным приват-доцентам и не развернул еще своего грядущего урало-алтайского чингис-х-а-м-с-т-в-а…»
В этом свете очень важное и многослойное письмо, сдобренное ироническим ингредиентом, МЦ написала 21 февраля 1927 года Тесковой:
…Кончила письмо к Рильке — поэму. Очень точный образец моих писем к нему, но полнее других, п<отому> ч<то> последнее здесь и первое там. Пойдет в № 3 Вёрст. Сейчас пишу «прозу» (в кавычках из-за высокопарности слова) — т. е. просто предзвучие и позвучие — во мне — его смерти. <…>
Внешне очень нуждаемся — как никогда. Пожираемы углем, газом, электр<ичеством>, молочницей, булочником. Питаемся, из мяса, вот уже месяцы — исключительно кониной, в дешевых ее частях: coeur de cheval, foie de cheval, rognons de cheval
[148] и т. д., т. е. всем, что 3 ф<ранка> 50 фунт — ибо есть конина и в 7–8 фр<анков> фунт. Сначала я скрывала (от С<ережи>, конечно), потом раскрылось, и теперь С<ережа> ест сознательно, утешаясь, впрочем, евразийской стороной… конского сердца (Чингис-Хан и пр.). А Струве или кто-то из его последователей евразийцев в возродившейся (и возрожденской) Русской Мысли называет Чингис-Аамами. <…>
Я в стороне — не по несочувствию (большое!) — по сторонности своей от каждой идеи государства — по односторонности своей, м<ожет> быть — но в боевые минуты налицо, как спутник.
С<ережа> в евразийство ушел с головой
[149]. Если бы я на свете жила (и, преступая целый ряд других «если бы») — я бы наверное была евразийцем. Но — но идея государства, но российское государство во мне не нуждается, нуждается ряд других вещей, которым и служу. <…>
№ III Вёрст обещает быть прекрасным. Не оповещаю только из суеверия. Попадался ли Вам на глаза № 1 Русской Мысли? Единственный (и какой!) свет — письмо Рильке о Митиной Любви
[150]. Рильке — о Бунине — чувствуете все великодушие Рильке? Перед Рильке — Бунин (особенно последний) анекдотист, рассказчик, газетчик. <…>
Скоро переезжаем, хозяйка набивала сразу 3 тыс<я-чи> фр<анков>, из которых (живем двумя семьями) на нас приходится половина. Платить невозможно, — итак: прощай, сад! прощай, парк! <…>
…а Ходасевич (друг и сотрапезник Горького, посетитель коммунистических кремлевских журфиксов, — затем сотрудник Дней — затем «Последних Новостей») — в «Возрождении» Struve (Струве).
Оба продались.
Полемика вокруг первого номера «Верст», вызванная статьей Ходасевича в «Современных записках», толкнула МЦ на новую вспышку — письмо от 9 марта 1927 года П. П. Сувчинскому и Л. П. Карсавину. Ее возмутило невнятное поведение данных господ относительно еврейского вопроса, когда в результате перепалки между «Верстами» и «Современными записками» крайним оказался Сергей Эфрон, поскольку у него одного в редакции «Верст» такая неевразийская фамилия. Приведя неопровержимые доказательства православности Эфрона, включая сюда женитьбу на ней, она в постскриптуме заявляет: «Евреев я люблю больше русских и может быть очень счастлива была бы быть замужем за евреем, но — что делать — не пришлось».
МЦ задумала найти адрес подруги юности ее матери, дочери банкира, хотя знала только ее девичью фамилию — Полякова, а имени толком не знала и не знала в точности, с какой из сестер Поляковых дружила ее мать. Раиса? Зинаида? Ксения?
Кроме того, она просит Саломею позвонить Наталье Ильиничне Бутковской, актрисе и режиссеру, у которой в Париже есть своя студия, чтобы та предоставила ей бесплатно помещение для вечернего выступления где-нибудь в конце марта. Одновременно Саломея подыскивает для МЦ новую квартиру, так как нынешняя, в Бельвю, не устраивает ее по цене. Была найдена квартира в предместье Вирофле, в четырнадцати километрах от центра Парижа.
МЦ надеется на мужа Саломеи. Именитый адвокат Александр Яковлевич Гальперн — специалист по международному праву, работал для британского посольства в Петербурге, вел судебные дела многих английских и американских фирм, имевших отделения в России. После революции обосновался в Лондоне. В 1926-м получил высшее в Великобритании адвокатское звание — барристер. МЦ надеялась, что благодаря его связям в высших кругах он отыщет подругу юности ее матери. Нужен адрес той Поляковой, что замужем за французом и живет в респектабельном предместье Булонь или, может быть, на Елисейских Полях, — во всяком случае, не на бедной парижской окраине Вилетт.
В начале марта она набрасывает письмо Зинаиде Поляковой:
Мадам,
Та, которая пишет Вам эти строчки — дочь Вашей подруги юности, Марии Мейн, — Марина Цветаева, о которой Вы может быть смутно помните, когда она была еще МУСЯ. <…>
Зина Полякова, лучшая мамина подруга, та Зина, о которой речь почти на каждой странице ее девического дневника — единственная подруга, т<ак> к<ак> у нее никогда не было другой. <…> Она (Зина. — И. Ф.) играла Шумана. Я никогда еще не слышала, чтобы она так играла, играла ее душа, — она играла всей своей душой. Когда она кончила, я подошла к ней и ее поцеловала. То, что она играла, называлось «Warum»
[151].
Мне столько хочется рассказать Вам о ее жизни, смерти, это может Вас огорчить, но та, которая сумела в 17 лет сыграть Warum, не боится такого рода огорчения. <…>
