Объявление о вечере появилось в «Возрождении» 12 апреля 1930 года, последний анонс — 26 апреля, когда в большом зале Географического общества на бульваре Сен-Жермен и состоялся «Вечер Романтики». Вечер назван в честь столетнего юбилея французского романтизма. Собралась та самая, действительно интересная команда: С. М. Волконский (читал «Воспоминания юности»), Г. В. Адамович, Г. В. Иванов, Н. А. Оцуп, В. Л. Андреев, Б. Ю. Поплавский (все — с чтением новых стихов), Н. А. Тэффи (рассказы). В заключение — МЦ. Как сказано в письме к Саломее: «Вечер мой, все это мои бескорыстные участники…»
Для МЦ вечер прошел под знаком гибели Маяковского, случившейся 14 апреля 1930-го. Пастернак писал ей 18 апреля: «Ты все знаешь уже, вероятно, из газет. Если можно, удовлетворись тем немногим, что прибавлю о себе. Три дня я весь в совершившемся, плакал, видел, понимал, плакал и восхищался. На четвертый день меня отлучили от событья… <…> Я нигде не мог пристроить двух столбиков о нем, которые ничего страшного, кроме признанья красоты его свободного конца, не заключали». Это злостное отлучение — дело рук ближайшего круга Маяковского, людей фиктивных репутаций и ложных, неоправданных притязаний.
Так совпало, что тот черный день наложился у МЦ на слишком свое, совершенно внутреннее, о чем она сообщает Тесковой 21 апреля: «Христос Воскресе, моя дорогая Анна Антоновна! Сначала были заботы — болезнь С<ергея> Я<ковлевича>, хлопоты, Алино учение, т. е. моя связанность домом, подготовка к вечеру (в субботу, 26-го — Вечер романтики) — а теперь стряслось горе, — какое пока не спрашивайте — слишком свежо, и называть его — еще и страшно и рано. <…> На горе у меня сейчас нет времени, — оказывается — тоже роскошь. — Даст Бог — как-нибудь. — Не сердитесь, дорогая Анна Антоновна, за такое эгоцентрическое письмо, Вам пишет человек — под ударом. <…> — Бедный Маяковский! (Ваш «сфинкс».) Чистая смерть. Всё, всё, всё дело — в чистоте».
Секрет Полишинеля. Все всё знают. Святополк-Мирский пишет 14 апреля Вере Александровне Сувчинской: «Про Эфроновскую барышню я все выяснил. Зовут ее Lery (Валерия) Rahm, она швейцарка из Казани. Отец ее миллионер и бывший консул. <…> Эфрон говорит, что он начинает отходить от своего безумия и сомневаться в том, пара ли она ему…»
Сергей Яковлевич женщинам нравился. Возможно, порой он отвечал мимолетной взаимностью некоторым из них, но в принципе был ригористом и, как мы помним, приятеля своего Родзевича в минуту жизни трудную почел мелкотравчатым донжуаном. В еще более трудные дни, помеченные Софией Парнок, к нему на помощь пришла девушка — Ася Жуковская. Других женских имен в его мужской судьбе не отмечено. Большой конспиратор.
МЦ поступила как поэт. Все болевое ушло в стихи. Как это ни ужасно звучит, ее выручил Маяковский. Семь стихотворений. Но до них надо было дожить. Позже она обнаружит, что ни в своей большой светло-зеленой черновой тетради с красным корешком и ни в одной записной книжке — с 14 апреля почти до конца года не сделала ни единой записи о Муре и вообще.
В пятницу 13 июня на поезде, отходящем в 10 часов 50 минут, МЦ с Муром уезжают надето в Верхнюю Савойю, где в окрестностях городка Сен-Лоран Сергей Яковлевич нашел им кров. На вокзал подбежал Гронский, принес МЦ забытую ею у него на днях тростниковую маленькую ручку. 18 июня МЦ пишет Гронскому из Сен-Лорана: «Милый Николай Павлович. В саду ручей, впрочем не сад, а лес, и не лес, а тайга: непродёрная. Над щетиной елей отвес скал. Все прогулки — вниз, мы последний жилой пункт. Почты нет, пишите на: St Pierre-de Rumilly Chateau d’Acine (Hte Savoie)
[203] мне. Завтра у Вас экз<амен>, ни пуху ни пера! Третья гроза за 2 дня. Электричество потухло, пишу при уютной керосиновой лампе. Мур спит. Немножко обживусь — напишу подробнее. Спасибо за проводы и неизменную преданность». Приписка на полях: «МУР — ЧИТАЕТ И ПИШЕТ!!!»
Дивная альпийская хижина, дому ровно сто лет, еще застал Гёте, настоящая изба с громадным чердаком, каменной кухней и одной комнатой объемом во всю мёдонскую квартиру. От станции полторы версты, от Сережи — три версты, возле станции — деревня, горстка домов с большой церковью. МЦ страшно довольна и хочет, как Мур говорит: «Сначала жить здесь, а потом — умереть!» Сереже лучше, сильно загорел, немного потолстел, работает на огороде, но все еще кашляет. Видятся с ним каждый день, Мур дорогу к замку знает. Мур в полном блаженстве: во дворе их хижины молотилка, телега, тут же сеновал, колода от бывшего колодца. Аля еще в Париже, живет у Лебедевых, держит экзамен в школе при Лувре.
Новое поручение Гронскому: «Милый Н<иколай> П<авлович>. Большая просьба. 28-го июня, т. е. на днях, в нашей квартире будет трубочист, необходимо, чтобы кто-нибудь был в ней с 8 ч<асов> утра. Если можно — переночуйте, чтобы не опоздать. Печка у нас в ужасном виде, прочистить необходимо, а звать отдельно осенью будет дорого, да и не дозовешься. Ключ у Али, т. е. у прислуги Жанны — 18 bis, Rue Denfert-Rochereau, кв<артира> Лебедевых».
Аля сдала экзамены на отлично, 28 июня прибыла в Савойю. МЦ пишет Саломее: «Сердечное спасибо за память и за иждивение. <…> Сюда в августе собирается Д<митрий> П<етрович>
[204]. Не соберетесь ли и Вы? В замке — чудно. Больных (серьезных) нет». Начались грибы. Есть земляника. Чудная погода. Для ходьбы по горам местными ремесленниками изготовляются специальные палки. Аля много снимает на фотоаппарат — пейзажи, людей, саму МЦ. В горы ходят за земляникой, места змеиные, кусты колючие, ноги и руки изодраны в кровь. Здесь изумительно, но — кроме молока и сыра ничего нет. За картошкой, овощами, хлебом и прочим надо отправляться на рынок в соседний городок Ла-Рош, куда добираются то пешком, то на поезде: двенадцать километров туда и обратно.
К МЦ приблудилась собака-пастух, четырехглазая собака, то бишь на собакиных надбровьях природа изобразила нечто похожее на еще одни глаза. В поезде из Ла-Роша за нее пришлось заплатить пять с половиной франков, то есть вчетверо дороже, чем за человека. А вообще вокруг народ чудный: вежливый, радушный, честный, добрый — как во времена Руссо. Он в этих местах провел всю молодость. МЦ пишет письма на идиллических видовых открытках: «В Савойе. — На горе. Коровы на пастбище» или «Ущелье Эво и Скалы форелей».
Гронский выполнил поручение насчет трубочиста. МЦ зазывает его в свое альпийское небожительство: «Идея: почему бы Вам не проехать в С<ен->Лоран? Ночевали бы на сеновале, где часто ночует С<ергей> Жковлевич>, засидевшись до срока закрытия замка. Сеновал чудный, свод как у храма. Из Гренобля в С<ен->Лоран совсем недалеко, С<ергей> Жковлевич> дважды ездил к Афонасову». К кому, к кому? МЦ искажает фамилию Николая Вонифатьевича Афанасова (Атанасова), евразийца, работника отдела распространения газеты «Евразия». Воевал на стороне белых, через Болгарию доехал до Парижа. У них с Эфроном свои дела, свои разговоры. Может быть, именно тогда Сергею Яковлевичу было сделано предложение от советских спецслужб. Может быть, любовное его помрачение тоже как-то связано с этим — chercher la femme
[205]. Какой шпионский фильм — без красавицы?..
