В это время образуется некая структура под названием Комитет (Общество) помощи Марине Цветаевой. Было составлено обращение Комитета с призывом помочь ей. МЦ пишет 31 августа Тесковой: «Если получите печатный (на машинке) листок — не удивляйтесь: Вам такие вещи не нужны, но другим импонируют». Общество собралось женское — Елена Извольская, Саломея Андроникова-Гальперн, Лидия Карсавина, Маргарита Лебедева, Натали Клиффорд-Барни. Анна Тескова пишет Альфреду Бему: «А у меня ведь опять заботы, заботы с Цветаевой! Получила на машинке писаную грамоту от г-жи Карсавиной. Извещает меня, что Цветаевой всегда было плохо (относительно денег), но сейчас уже так плохо, прямо нищета». Только что МЦ претерпела навязанный ей квартирной хозяйкой ремонт жилья, Аля пребывает в Бретани у Лебедевых, Сергей Яковлевич — в замке д’Арсин.
Саломея присылает из Швейцарии две открытки, на одной — фото церкви в местечке Рарон, где похоронен Рильке, на второй — фото самой могилы. Саломея пишет: «О Вас же думала в поездке, как видите: была на могиле Рильке и посылаю Вам снимок церкви, у кот<орой> он похоронен, могилу и цветы с могилы, кот<орые> сорвала для Вас». 7 сентября МЦ отвечает ей: «Аля в Бретани, лето у меня ка-торжноватое, весь день либо черная работа, либо гулянье с Муром по дождю под непрерывный аккомпанемент его рассуждений об автомобиле (-билях) — марках, скоростях и пр. Обскакал свой шестилетний возраст (в ненавистном мне направлении) на 10 лет, надеюсь, что к 16-ти — пройдет (выговорится! ибо не молчит ни секунды — и все об одном!)». К слову, в предыдущем — июльском — письме она цитирует Мура: «Мама, какая у Вас голова круглая! Как раз для футбола! Вот я ее отвинчу и буду в нее играть ногами». Она все еще не может отдать его в первоначальную (подготовительную) школу. Ей кажется, что там слишком много чужих и непомерные нагрузки и вообще ему будет там плохо, потому что он велик ростом, толст, мало знает французский и не похож на французских мальчиков. Ему шесть, и в Париж она привезла его девятимесячным ровно шесть лет назад.
В порыве благодарности она посвящает Саломее большую эссеистическую работу, которая затянется до весны будущего года и будет называться «Искусство при свете совести». В декабре МЦ проведет свой очередной вечер, ничем ярким не отмеченный, а Сергей Яковлевич в письме Лиле подведет итоги 1931 года:
Я очень долго был совсем без работы. С месяц как раздобыл место у одного американского изобретателя нового строительного материала (вид картона). Работа, как видишь, совсем не по моей специальности — но не скучная и на том спасибо. Пока получаю совсем мало (200 fr. в неделю), а работаю до 7 ч. вечера. Прийдя домой — валюсь в постель, так что жизни совсем не вижу. Во Франции такая поголовная безработица, что выбирать сейчас не приходится — хватай, что дают, чтобы не сдохнуть с голода. В первую очередь, конечно, страдают иностранцы, к<оторы>х отовсюду гонят.
Если у американцев дело пойдет — мне обеспечен на долгое время хлеб и приличный заработок.
Кино-продукция здесь тоже при последнем издыхании, Общество за обществом летят в трубу. Пока что вся моя прошлогодняя работа пропала даром. Ограничиваюсь тем, что стараюсь не отстать от передовой кинолитературы. И это очень трудно — совершенно нет досуга.
Мы живем плохо. Но и это плохое на фоне общей нужды может показаться удачей. Самое горькое для меня — отсутствие людей, среды, какая-то подвальная жизнь, когда приходится все силы напрягать, чтобы в одиночку продержаться.
Событий в моей жизни — никаких, или такие, о к<оторы>х и писать нечего.
Дети подрастают. Аля — совсем взрослая и мне всегда странно, что она моя дочь. Нас принимают за брата и сестру. Она продолжает работать над гравюрой и идет в школе первой. Несмотря на то что она первая ученица — я не особенно верю, что это ее призвание. Пишет она гораздо сильнее, чем рисует, да и подход к живописи и рисунку скорее литературный.
Мур — мальчик боевого самоутверждения. Оч<ень> умный и способный, но дисциплине поддается слабо. <…>
Из последних сов<етских> книг очень одобряю «Гидроцентраль» Шагинян и «Кочевников» Тихонова. Читала ли?
МЦ поздравляет Раису Николаевну Ломоносову с Новым годом, к письму приложена «иконка» — рождественская картинка работы Али. Гордиться Алей есть основания — она первая в своей школе по трем специальностям: иллюстрация, литография, гравюра. МЦ просит Саломею пристроить ее в какой-нибудь модный журнал.
Нарушая счет, МЦ подбивает свои итоги в письме Тесковой от 1 января 1932 года: «Во Франции — за семь лет моей Франции — выросла и от меня отошла — Аля. За семь лет Франции я бесконечно остыла сердцем… <…> Ехать в Россию? Там этого же Мура у меня окончательно отобьют, а во благо ли ему — не знаю. И там мне не только заткнут рот непечатаньем моих вещей — там мне их и писать не дадут. Словом, точное чувство: мне в современности места нет».
О чем она думает, пиша вот эти стихи? —
Ни к городу и ни к селу —
Езжай, мой сын, в свою страну, —
В край — всем краям наоборот! —
Куда назад идти — вперед
Идти, — особенно — тебе,
Руси не видывавшее
Дитя мое… Мое? Ее —
Дитя! То самое былье,
Которым порастает быль.
Землицу, стершуюся в пыль,
Ужель ребенку в колыбель
Нести в трясущихся горстях:
«Русь — этот прах, чти — этот прах!»
От неиспытанных утрат —
Иди — куда глаза глядят!
Всех стран — глаза, со всей земли —
Глаза, и синие твои
Глаза, в которые гляжусь:
В глаза, глядящие на Русь.
Да не поклонимся словам!
Русь — прадедам, Россия — нам,
Вам — просветители пещер —
Призывное: СССР, —
Не менее во тьме небес
Призывное, чем: SOS.
Нас родина не позовет!
Езжай, мой сын, домой — вперед —
В свой край, в свой век, в свой час, — от нас
В Россию — вас, в Россию — масс,
В наш-час — страну! в сей-час — страну!
В на-Марс — страну! в без-нас — страну!
Январь 1932 («Ни к городу и ни к селу…»)
О чем она думает?!.
Слухи о смерти ее лирики оказались преувеличенными.
Весной будет ровно десять лет после России. В декабре было ровно пять лет после Рильке. От фрау Вундер-ли-Фолькарт приходит книга ранних дневников и писем Рильке, изданная дочерью Рильке — Рут и ее мужем Карлом Зибером в 1931 году. Получено и письмо от Рут Зибер-Рильке (о МЦ ей сообщила Фолькарт) — просьба отдать в рильковский архив оригиналы или копии писем Рильке к МЦ. МЦ отвечает обтекаемо: «— Вы имеете полное право на всего ушедшего. Ваше право на него — его право на самого себя. Вам я верну его письма. <…>…когда хронологически этим письмам подойдет черед… <…> Вы обратитесь ко мне еще раз, да? Поживем — увидим, может, я все-таки соглашусь. Кроме меня никто не читал этих писем. Лишь Элегию я переписала для Бориса Пастернака, сына художника Леонида Пастернака (друга Р<ильке>) и — величайшего поэта России. (Отнеситесь с терпеньем ко мне и моему письму — нам не обойтись без длиннот!)».
