Потрясение МЦ выливается в новый жизнеобразующий сюжет. Он любил меня первую, а я его — последним. В «Доме у Старого Пимена» она сказала: «А в общем, вечное видéние юноши, Ганимед, восхищенный Зевесом, Гераклов Гилл, похищенный нимфой…» У нее это началось с Сережи Эфрона и прошло через всю ее жизнь до седых волос. За три последних года они с Гронским виделись только раз, в поезде, она позвала его «заходить» — не пришел. Оскорбился? И вдруг, 21 ноября утром в газете…
Но это не всё. Она изумлена: юноша оказался большим поэтом. Это — первый поэт, возникший в эмиграции, первый настоящий поэт. Письма МЦ юноше возвращены ей его родителями. Посмертной судьбой его стихов занимается безутешный отец, соредактор «Последних новостей», где 9 декабря напечатана поэма Николая Гронского «Белладонна».
Там луч луны читает руны,
Там горный дух трубит в рога.
Во всей подсолнечной, подлунной
Чту область ту, где облака,
Ветра, луга, снега, туманы,
Твердыни скал, державы вод,
Просторы и пространства, страны,
И горизонт, и небосвод —
Все — горное, — как в мире сущем,
Все — тленное, — как в мире том —
Бессмертное…
Совершенно очевидно: автор поэмы читал и любил «Поэму Горы», «Поэму Воздуха» и «Новогоднее». И Лермонтова, и Державина. Он парит
В стране, где искушает Бога
Любовник смерти — альпинист.
Горы. Диалог. Сюжетность. Смесь высокого штиля с разговорностью. Белладонна — имя горной цепи в Альпах под Греноблем. Сначала было название другое — «Поэма пика Мадонны и трех альпинистов».
Апогей («Эпилог») поэмы провидчески страшен:
В ночи, из стран моих бессонных,
В странах иных услышь мой стих,
Внемли, Владычица Мадонна,
Глаголам уст моих живых.
И мне в мой час в гробу бездонном
Лежать, дымясь в моей крови.
Альпийских стран, о, Белладонна,
Мой смуглый труп благослови.
1929–1930—1931
Аллемон-Белльвю — Аллемон-Белльвю
МЦ рассказывает Тесковой: «Он подарил мне свой детский крестильный крестик, на котором «Спаси и сохрани». — «Я всё думал, что Вам подарить. И вдруг — понял: ведь больше этого — нет. А пока Вы со мной — я уже спасен и сохранен». Я надела ему — свой, в нем он и похоронен, — на новом медонском кладбище, совсем в лесу: был лес, огородили — и всё. Там он и лежит с 26-го ноября (вчера как раз был месяц!) под стражей деревьев, входящих в кладбище, как домой. Сколько раз мы мимо него ходили!»
У могилы МЦ сказала краткое слово. В тот же день 26 ноября села за прозу о Гронском. Она пишет статью «Последний подарок», потом вошедшую в более обширное эссе «Поэт-альпинист», при жизни ненапечатанное. Гибель бельгийского короля-альпиниста Альберта оказалась предзнаменованием.
Царит круговое, повсеместное неблагополучие, «Современные записки» стоят на краю финансового краха, но семижильными усилиями Руднева все еще держатся, напечатали прозу МЦ о матери и «Тоску по родине». А оттуда, из тех пределов — смутные новости: 1 декабря в Ленинграде убили фаворита большевистской партии Кирова. Началась волна «большого террора».
Ядовитая Надежда Тэффи отпустила шутку: «Нам не хватает теперь еще одной эмигрантской организации: «Объединение людей, обиженных И. А. Буниным». Шкура убитого медведя — налицо. Бунин поделился нобелевскими деньгами со многими. По-разному. Александру Куприну — 5000 франков, Марине Цветаевой — 1000. Эти деньги Аля, посланная МЦ в редакцию «Современных записок», в конце декабря взяла у посредника — Руднева. Новый, 1935 год Аля встретит на вечере Красного Креста, Сергей Яковлевич — где-то в своем кругу, МЦ — дома, одна.
Глава четвертая
Входим в середину 1930-х, отнюдь не золотую. Андрей Белый золотому блеску верил
[245], и Борис Пастернак подготовил и провел 10 января 1935 года вечер годовщины памяти Андрея Белого, потом поучаствовал в мероприятиях по грузинской поэзии и в дискуссиях о состоянии и задачах советской литкритики, после чего появилась необходимость лечь в больницу для лечения острой и запущенной неврастении. Его не включили в делегацию на парижский антифашистский Международный конгресс писателей в защиту культуры. Но накануне открытия Эренбург сообщил в Москву о том, что французская сторона требует присутствия на конгрессе Пастернака и Бабеля, известных в Европе. Ехать он резко не хотел, но за ним прислали машину, в приказном порядке одели и обули во все новое, и 21 июня они с Бабелем выехали в Париж. Мимоходом в Берлине Пастернак повидался с сестрой Жозефиной, часто и беспричинно плакал, а 25 июня вышел на эстраду конгресса, представленный Андре Мальро:
— Перед вами один из самых больших поэтов нашего времени.
Его выступлению предшествовала овация, которой увенчалось прочтенное Мальро в переводе на французский стихотворение «Так начинают…». Ему аплодировали Андре Жид, Анри Барбюс, Олдос Хаксли, Вирджиния Вулф, Карел Чапек, Лион Фейхтвангер, Джон Пристли и Бертран Рассел. Максим Горький не приехал, сказавшись больным.
А больным был — Мур: за неделю до конгресса у Мура вырезали аппендикс. Больным был Пастернак. По возвращении на родину Пастернак до конца августа лечился в санатории — в подмосковном Болшеве.
Его выступление на конгрессе Николай Тихонов с помощью МЦ сшил из отрывочных фраз стенограммы — для публикации в отчете мероприятия: «Поэзия останется всегда той, превыше всяких Альп прославленной высотой, которая валяется в траве, под ногами, так что надо только нагнуться, чтобы ее увидеть и подобрать с земли; она всегда будет проще того, чтобы ее можно было обсуждать в собраниях; она навсегда останется органической функцией счастья человека, переполненного блаженным даром разумной речи, и, таким образом, чем больше будет счастья на земле, тем легче будет быть художником».
В те три дня МЦ с Пастернаком общались плотно, на заседаниях сидели рядом, и во время дебатов она читала ему свои стихи, а сам зал Дома взаимности охраняла бригада прогрессивных общественников во главе с Сергеем Эфроном.
Мур лежал в больнице — в пригородном госпитале — десять дней, освободив мать для общения с Пастернаком. Дело не ограничивается конгрессом, у Пастернака есть нагрузка (или порыв) — купить платье Зине, и, по оплошке назвав Марину Зиной, он по ней на глаз (или ощупью) определяет необходимый размер, но опоминается, заметив разницу в объемах груди. Вместе с Ходасевичем на машине художника Юрия Анненкова они посещают Версаль и Фонтенбло. МЦ везет Пастернака к себе в Ванв, где его встречают как родного. Сергей Яковлевич и Аля с головой уходят в его визит на все его парижские дни.
