Архитектуру она недовидит, в сознании теснятся Гёте, Гейне, Гёльдерлин, Клейст, Новалис, Брентано, Беттина фон Арним. За растительным орнаментом югендштиля ей мнится другое:
Дождь убаюкивает боль.
Под ливни опускающихся ставень
Сплю. Вздрагивающих асфальтов вдоль
Копыта — как рукоплесканья.
Поздравствовалось — и слилось.
В оставленности златозарной
Над сказочнейшим из сиротств
Вы смилостивились, казармы!
Лейтмотивом всего, о чем она думает в стихах, становится сиротство.
Русских издательств хоть отбавляй и в других эмигрантских центрах — Париже, Праге, Софии, Белграде, Риге, Харбине. Книги «Геликона» отпечатаны в небольших берлинских типографиях скромно, но аккуратно и изящно. Иллюстрации, заставки, концовки и буквицы, как правило, черно-белые, штриховые, и лишь обложки иногда бывали двухцветными. Часть тиража — специально для библиофилов: примерно 100 экземпляров каждой книги печатаются на особой бумаге, а затем одеваются в твердые переплеты.
Наряду с книгами Геликон (Вишняк) выпускает и периодические издания: еженедельный «Бюллетень Дома Искусства в Берлине» (1921), в редколлегию которого входят Н. М. Минский, А. М. Ремизов, С. Г. Сумский-Каплун, и литературный ежемесячник «Эпопея» (1922–1923) под редакцией Андрея Белого. В первом номере «Эпопеи» были опубликованы стихи Белого, «Временник» А. Ремизова и «Мятель» Б. Пильняка. Далее в четырех номерах Белый напечатал свои воспоминания о Блоке, доклад Ходасевича «Об Анненском», статью «К теории комического» Шкловского. Но в четвертом номере «Эпопеи» Белый опубликовал письмо Вишняку с просьбой освободить его от редактирования «Эпопеи» в связи с новыми творческими замыслами и переутомлением.
Ко времени приезда МЦ в Берлин ее книга «Разлука» была анонсирована в «Эпопее»:
Книгоиздательство «Геликонъ»
Редакцiя и главная контора
Berlin W, Bamberger Str., 7
М. Цветаева
Разлука. Книга стихов
(на бумаге ручной формовки)
Обложка работы А. Арнштама
ц. 30 м. в переплете
Девятилетнюю Алю МЦ часто приводит в «Геликон». Глазастая тень матери, Аля записывает в своем дневнике:
Контора его — для него — весь мир. Стол, который стоит у окна с толстым стеклом и на котором разложены все издания «Геликона» — чужих изданий на своем столе он не терпит; три шкафа с книгами; над ними — китайский божок. За стеной, в маленькой комнатке, стучат на машинках сквозная барышня-секретарша и иногда молодой человек разбойного вида — сам себя печатающий Эренбург.
Посещают Геликона самые разнообразные личности: какой-то старый господин с часами на обрывке собачьей цепи (золотая цепочка продана!), худые унылые вдовы писателей, приходящие в надежде на то, что Геликон будет выдавать им пособие за мужей; судорожно пляшущие на стуле литераторы, надеющиеся облагодетельствовать Геликона переводом своей же книги на испанский язык… Всё, что никому понадобиться не может, приходит (на двух ногах) и притаскивается (в портфелях) к Геликону, он старается никого не обидеть, но все ругаются, что он мало платит…
Геликон всегда разрываем на две части — бытом и душой. Быт — это та гирька, которая держит его на земле и без которой, ему кажется, он бы сразу оторвался ввысь, как Андрей Белый. На самом деле он может и не разрываться — души у него мало, так как ему нужен покой, отдых, сон, уют, а этого как раз душа и не дает.
Когда Марина заходит в его контору, она — как та Душа, которая тревожит и отнимает покой и поднимает человека до себя, не опускаясь к нему. В Марининой дружбе нет баюканья и вталкиванья в люльку. Она выталкивает из люльки даже ребенка, с которым говорит, причем божественно уверена, что баюкает его — а от таких баюканий может и не поздоровиться. Марина с Геликоном говорит, как Титан, и она ему непонятна, как жителю Востока — Северный полюс, и так же заманчива. От ее слов он чувствует, что посреди его бытовых и тяжелых дел есть просвет и что-то не повседневное. Я видала, что он к Марине тянется, как к солнцу, всем своим помятым стебельком. А между тем солнце далеко, потому что все Маринино существо — это сдержанность и сжатые зубы, а сам он гибкий и мягкий, как росток горошка.
За два с половиной года существования издательства в Берлине Геликоном было напечатано около пятидесяти названий книг и журналов. Всего же начиная с 1917 года под маркой «Геликон» вышло порядка шестидесяти изданий.
Вишняк издал «Разлуку» и чуть позже «Ремесло» (1923). «Разлука» — это стихи 1921 года, обращенные к мужу, плюс поэма «На Красном Коне». Книжка появилась весной 1922-го, еще до приезда МЦ. «Ремесло» вышло уже по его инициативе. Он же предложил ей перевести повесть Гейне «Флорентийские ночи» и смастерить книгу прозы из ее дневников 1917–1919 годов: картину московской жизни.
Вишняки и Эренбурги дружат домами. Но именно во время этого недолгого знакомства с МЦ Вишняк переживает семейную драму — по поводу связи его жены с… Эренбургом. Курортный роман. МЦ о его страданиях быстро осведомлена. Жена — состоятельнее Вишняка, это, безусловно, добавляет ему переживаний в связи с оплатой его издательской деятельности.
Эренбург в ударе одним махом пишет книгу стихов «Звериное тепло» и предлагает ее издать в «Геликоне». Издание состоится. На склоне лет Илья Григорьевич скажет о Вишняке: «…молодой человек поэтического облика… <…> Эмигрантские критики называли его «полубольшевиком». Он внес в берлинский быт нравы московской зеленой богемы. <…> Я подружился с ним и с его женой Верой Лазаревной…» В 1927 году Вишняк с Верой Лазаревной и их сыном Евгением перебрались в Париж, где издательство «Геликон» просуществовало еще десять лет, до 1937 года. Абрам Григорьевич Вишняк погиб в 1943 году в концлагере «Гросс Розен» на границе между Германией и Чехословакией, — три года рабства, соляные копи, силикоз легких. Схожая участь досталась и Вере Лазаревне.
В Берлине МЦ принарядилась. Жена Эренбурга, художница Любовь Михайловна Козинцева, повела ее в знаменитый Kaufhaus des Westens, сокращенно — Ка De We — шикарный универмаг на Тауцинштрассе, построенный в начале XX века, у входа стоит швейцар в ливрее. МЦ купила Але матроску, ожидаемому Сереже — теплое белье, носки, шарф и портсигар («Теперь он, наверное, курит…»), а себе — синее платье, отнюдь не шелковое, но из качественного сатина (пережило владелицу): спереди мелкие пуговички, короткие рукава типа «фонарик», сборчатая юбка. Пейзанское. По-немецки этот стиль называется «бауэрнклайд». Легкое платье — в Берлине в те дни стояла жара. Платье ей очень шло, хотя носила она его уже попозже, в Чехии, с башмаками на грубой подошве, — впрочем, это были фирменные (Salamander) горные ботинки, недешевые: так она обувалась больше по привычке, чем по прихоти, объясняя, что ей так удобно, — в Москве с октября 1917-го по 1922-й она ходила в мужских башмаках. Аля запомнила: «А носили тогда лодочки на острых каблучках, ажурные чулки, кисею, батист, вуаль». При всем при том у Марины имеются девять серебряных колец, десятое обручальное, а также — офицерские часы-браслет, кованая цепь с лорнетом, старинная брошь со львами и два браслета: один курганный, другой китайский.
