Трудно описать, что творилось кругом. Броневики строчили пулеметами без перерыва. Казачьи коноводы распустили лошадей. Лошади скакали без всадников, казаки бежали без лошадей. Наш коновод все же подал нам лошадей. Я схватил повод Дуры и прижался к ней, чтобы пропустить пулеметную очередь, затем вскочил на нее. Она стояла как скала. Я наклонился к ней и сказал:
– Ну Дура, вали!
Только тогда она помчалась и натолкнулась на не успевшего еще упасть казака. Я буквально видел, как пуля попала ему в голову. Из головы брызнул маленький фонтанчик, и папаха съехала. Он повернулся на одной ноге, и в это время Дура его сбила. До этого он бежал вовсю.
Я пригнулся и скакал. Впереди меня бежал брат, держа повод Рыцаря. Рыцарь обезумел от паники и не дал брату сесть в седло. Я попридержал Дуру и скакал шагах в двадцати за братом, чтобы помочь в случае нужды.
«Какая реклама для доктора Алексинского, – подумал я (Алексинский оперировал ногу брата). – Брат так бежит, что я вскачь к нему не приближаюсь».
К счастью, недалеко шоссе делало поворот, и лес скрыл нас от броневиков. Сразу же из беспорядочного бегства мы оказались в строю в порядке. Орудие с рыси перешло на шаг, Мукалов и солдаты откуда-то появились и встали на свои места, и даже брат сел на Рыцаря.
Наше внезапное появление испортило идиллию пикника, и дивизия двинулась дальше, ставя на этот раз не две, а три пушки одну за другой на шоссе.
Броневики не решились следовать за нами за поворот шоссе. А если бы у них хватило смелости, они попали бы на пикник: ничего не было предвидено, чтобы их остановить.
Вся эта паника и потери произошли по вине Мукалова. Он был наркоманом и совершенно не способен командовать чем бы то ни было.
Дивизия отошла версты три по шоссе и свернула влево на лесную дорогу. На этот раз на шоссе стояли орудия конно-горной.
Орудия пропустили всю дивизию в лес и одно за другим снялись и пошли за дивизией. Последнее орудие собиралось уходить с шоссе, когда снова появились броневики. Орудие выпустило по броневикам несколько гранат, снялось и пустилось галопом в лес, куда броневики не могли, конечно, за ним следовать из-за узкой песчаной дороги. Случаю было угодно, чтобы на повороте колесо орудия соскочило с оси и покатилось дальше по шоссе, а ось врезалась в землю. Броневики же стали стрелять. Тогда номера отцепили орудие, и передок ушел в лес. Трое офицеров схватили горную пушку и погрузили на случайно проезжавшую телегу. Телега проскакала шагов двести и разломилась под тяжестью орудия. Но уже поворот дороги скрыл орудие от наблюдения броневиков. Все это произошло очень быстро и под усиленным огнем броневиков. Чтобы снять орудие с разломанной телеги, пришлось применить силу двенадцати человек. А положили ведь орудие на телегу трое! В опасные моменты силы людей умножаются.
А было так просто срубить несколько деревьев и загородить ими шоссе от броневиков. Но мы об этом подумали только на следующий день.
Конечно, броневики нанесли нам потери, стреляли-то они много. Но наши потери были совсем не так велики, кажется, двое убитых, четверо раненых и две лошади. Больше было паники, чем потерь. Мы слишком привыкли к легким успехам и стали беспечны. Все поддались панике. Только Костя Унгерн и Дура сохранили достоинство.
Золочев
Ночевали мы в лесной деревне Слатин, и красные нас не беспокоили. Тут была дневка. Наутро наша колонна пошла к железнодорожной станции Золочев верстах в шестидесяти к северу от Харькова. Дежурила наша батарея.
По колонне криком передали: «Батарея, рысью вперед».
Топорков звал нас. Мы вышли из колонны и крупной рысью пошли вперед. Топорков находился на бугре. Он поставил задачу:
– Наш разъезд в Золочеве, там, впереди. Они испортили путь. Им сообщили, что идет специальный поезд «Че Ка» с высшими комиссарами. Вот он перед нами слева. Он что-то заподозрил и остановился. Не дайте ему опять уйти в Харьков. Действуйте.
Мы снялись с передков, и наши гранаты стали лопаться как раз на путях за поездом. Поезд ринулся вперед на Золочев.
На мосту у станции паровоз лег, вагоны встали дыбом, и отдаленный грохот достиг нашего слуха.
Мы спешно взялись в передки и бросились к месту крушения. Мы опоздали. Казаки были уже на месте и захватили чудные бинокли, револьверы, бумажники, кольца, портсигары, часы, кожаные куртки и сапоги.
Человек пятьдесят высших комиссаров были захвачены. Всюду валялись разорванные партийные билеты. Комиссаров расстреляли. Сотня сопровождавших их солдат была отпущена. Очевидно, Топорков не хотел создать впечатления, что мы расстреливаем всех без разбора. Только немногим удалось бежать обратно в Харьков под обстрелом, чтобы принести известие и посеять панику.
В поезде было несколько вагонов конфет, сахару и инжира. Мы взяли, что могли. Много еще осталось. Тотчас же появилась бесконечная вереница крестьян с мешками, чтобы забрать сахар и убедиться собственными глазами, что на этот раз настал черед комиссаров быть расстрелянными. Крестьяне посмеивались.
Топорков разрешил им брать, что они хотят. Дивизия пошла дальше.
Наша диверсия, правда, неудачная, против Харькова с лихвой окупилась захватом в Золочеве такого количества комиссаров. Они не чувствовали себя больше в безопасности в Харькове, решили бежать заранее и попались. Первыми покидают корабль крысы.
Должик
Мы прошли на север до села Должик. Испортили железную дорогу и ходили из Должика на восток в Казачью Лопань, где тоже основательно испортили пути. Тут были незначительные стычки. Красные разбежались. Дивизия вернулась в Должик.
Как ни напрягали слух, мы не слыхали артиллерийской стрельбы на юге. Или мы ушли далеко от своих частей, или наступление наших благодаря нашему рейду обходилось без артиллерии, то есть красные всюду отходили.
Удивляло нас и то, что красные нас не беспокоили, и мы жили довольно мирно в Должике.
Нас поместили в довольно опрятный дом. Взор мой упал на французскую книгу в старинном кожаном переплете. Это значило, что где-то поблизости было имение. Хозяйка следила за мной, когда я взял книгу. На мой вопрос, есть ли тут имение, она, хоть поняла, но отговорилась незнанием.
Я вышел на улицу и спросил первого встречного:
– Как пройти в экономию?
[3]
– Главный вход оттуда, а тут есть пролом в стене.
Имение было основательно разграблено, с той бессмысленной злобой, которая овладевает грабителями. Все, что не могли унести, разбито, разломано. Раз я не могу воспользоваться, пусть никому не достается.
Первое, что мне бросилось в глаза, был рояль, разрубленный топором. Паркет с узорами из черного дерева был взломан и тут же брошен – искали клада.
Двери, слишком большие для крестьянской хаты, разрублены, окна частью унесены, частью изломаны. Мелкая мебель исчезла. Крупная мебель – шкафы и буфеты – порублены. Картины изрезаны. У портретов, а среди них были ценные, всегда проткнуты глаза и вспорот живот. Фарфор разбит…
