Это был не только грабеж, но зверское уничтожение. Дом был громадный, скорее, старинный дворец. Есть законы грабежа. Я видел с полсотни имений, и все разграблены по той же системе.
Наверху, очевидно, в спальне, всегда валялись письма и фотографии. Комод унесли, а письма вывалили. Я взял одно из писем и, читая, по фотографиям старался восстановить прошлое. В этом письме какая-то девушка описывала подруге или сестре праздник: рождение или именины. Я читал, «что между дубами была натянута проволока и на ней висели разноцветные фонари»… Верно, вон эти дубы… «За прудом пускали фейерверк…» Вон и пруд… «Я танцевала с Андреем и Василием…» Кто из этих блестящих молодых офицеров на фотографиях был Андреем, а кто Василием? Вот, вероятно, сам князь, а это княгиня.
Я спустился по двойной каменной лестнице в громадный холл. К моему удивлению, кое-где висели еще громадные и прекрасные гобелены. Это были старинные гобелены, и материя кое-где истлела. Очевидно, грабители не сочли их достойными внимания: «Материя-то трухлявая, ничего путного не сошьешь».
Где-то наверху была библиотека. Груды книг были сброшены и лежали на полу. По ним ходили. Книги в старинных кожаных переплетах никого не интересовали. Шкафы же красного дерева изрубили на дрова и увезли.
Я стал рыться в книгах. Негромкий кашель привлек мое внимание. Стоял старый лакей. Мне стало неловко. Он, вероятно, принял меня тоже за вора. Я с ним поздоровался и спросил, чье это имение. Он охотно разговорился.
– Имение это – знаменитый «Веприк», принадлежало веками князьям Голицыным. Со времени революции его много раз грабили, но разгромили окончательно недели три назад. Не угодно ли взглянуть на конюшни. Всех лошадей забрали, коров увели, птицу перерезали. Вот сельскохозяйственные машины – изломали. Тут был фруктовый сад – остались одни пни. Вот оранжерея. Княгиня ее очень любила и часто заходила. Росли редкие растения, персики, орхидеи. Теперь все изломано, стекла выбиты…
С тяжелым чувством я пошел домой, то есть в хату крестьянина, который, конечно, участвовал в разгроме. Французская книга тому свидетельница. Хозяйка внимательно следила за выражением моего лица и очень хорошо нас накормила. Мои товарищи даже удивились. Я объяснил, что это, чтобы откупиться за грабеж. Никакой любви к русскому народу я не чувствовал. Так была бессмысленно уничтожена высокая культура и цивилизация. А из гобеленов, вероятно, нарезали портянки.
Я предложил полковнику Шапиловскому забрать уведенных княжеских лошадей для батареи. Это очень просто сделать. Найти одну, а там пойдут все выдавать друг друга: «Если у меня взяли, то пусть и у Петра возьмут…»
Это было бы неплохо. Но сейчас мы ходим по тылам, и нам нельзя раздражать население. Теперь они нас извещают, а то будут о нас извещать красных.
Влопались
Красные нас в Должике не беспокоили, наоборот, отсюда мы ходили портить железные дороги и телеграфы по окрестностям. Мы так привыкли к легким успехам, что снова впали в преступную беззаботность.
Однажды крестьяне принесли нам известие, что красные оставляют Харьков.
Как ни странно, никто из наших командиров не подумал, что это самый опасный для нас момент, потому что мы находимся на пути отступления больших красных сил.
Самым беззаботным образом и без всякого охранения дивизия двинулась по направлению к Харькову. Хуже, генерал Топорков не находился с дивизией, а поехал вперед. Дорога шла по низине вдоль железной дороги. Дивизия остановилась, и все разъехались по соседним хуторам за едой.
Я по нужде отъехал от колонны на возвышенность. Пуля цыкнула около меня, еще одна. Что за сволочь – идиотские шутки! Еще пули просвистели. Вдруг скачет казак и кричит мне:
– Красные!
Я вскочил на Дуру и поскакал к своим. Что же делать? Все разбрелись. Надо их собрать как можно скорей. Я выстрелю из орудия. Это всех соберет.
На батарее, конечно, никого не было. С помощью ездовых, которые не могут отлучиться, я выпустил несколько шрапнелей по направлению красных, которых я еще не видел. Идея была хороша. При орудийных выстрелах всадники стали скакать со всех сторон, и полки стали строиться.
На бугре, где я раньше был, появилась красная цепь. Батарея открыла по ней огонь. Завязался бой. Мы наткнулись на большие красные силы, отходящие от Харькова. У красных оказалось преимущество сил, неожиданности и положения. Они были на буфе, а мы внизу. Мы стали отступать, но за нашей спиной оказалось болото. Положение наше было мерзкое. Я командовал орудийным ящиком, запряженным плохими лошадьми. Они совершенно выбились из сил, таща ящик по краю болота. Обозненко позволил мне бросить ящик. Мы отпрягли лошадей, и в сумятице я не подумал взять шинель, вещи и карабин, которые были привязаны к ящику. Я присоединился к своему орудию. Оно с трудом шло по зыбкой окраине болота. В одном месте канава черной воды пересекала тропу.
«Орудие завязнет», – подумал я.
Мы скинули в канаву несколько ящиков инжира, которые со времени Золочева находились на передке, и сверху положили два лотка со снарядами. По этому импровизированному мосту орудие перешло канаву.
Мы шли по самому краю болота. Справа рядом с нами была высокая насыпь железной дороги, которая скрывала нас от красных. Слева громадное болото. Было чувство, что попали мы в мышеловку. Не выбраться нам отсюда. Все же шли, делать было нечего. Лошади напрягали все силы. Под ногами хлюпало. Вдруг тропа повернула налево в самое болото. Что делать? Пошли по ней. Вода выступала все выше и выше. Кругом были высокие камыши. Они определенно качались при нашем проходе. Трясина.
Мы протянули орудие еще шагов двести. Тут было что-то вроде мостика. На нем орудие застряло окончательно. Дальше тропинка исчезала под водой.
Один нетерпеливый казак хотел объехать орудие, загородившее тропу. Он свернул влево и тотчас же исчез в трясине. Его удалось вытащить, а лошадь так-таки и исчезла.
– Руби постромки, – приказал полковник Шапиловский. (Мелькнула мысль, что пришлось-таки услыхать эту редкую команду, – постромки можно было отстегнуть.)
Мы сняли затвор и прицел, а орудие бросили. Только тогда мы отдали себе отчет в том, что за нашим орудием никто больше не шел. Куда девалась вся колонна?
– Поручик Мамонтов, поезжайте посмотрите, что сталось с остальными.
Шапиловский, Мукалов, номера и ездовые, да с десяток казаков пошли дальше по тропе, а я повернул Дуру. Настал вечер, и наступила темнота. Я сразу остался один. Бой смолк, и кругом была полная темнота. Я очень беспокоился за брата. Я двигался с осторожностью, прислушиваясь. Копыта Дуры хлюпали по воде.
Недалеко перед собой я услыхал приглушенный говор. Я остановил Дуру. И вдруг прямо передо мной команда: «Ба-та-льон… Огонь!» – и залп разодрал темноту прямо передо мной в нескольких десятках шагов. К счастью, красная цепь стояла на высокой железнодорожной насыпи, и все пули перелетели через мою голову. Меня скрывали от них только темнота и камыши. Я замер, подождал, потом тихо повернул Дуру и направился в болото. Когда Дура булькала в воде копытами, а это было неизбежно, красные принимались стрелять, а я останавливался. Они успокаивались, я продолжал идти, они принимались стрелять. Так много раз. Наконец я от них удалился, стрельба прекратилась. Запел соловей.
