Бой у Глухова был долгий и упорный. Красные несколько раз пытались наступать. Но в конце концов им пришлось отступить. Наша батарея много стреляла.
Во время боя к батарее подошел великолепный, серый в яблоках гунтер. Он был тяжело ранен и искал помощи у людей. Лошадь в страдании безмолвна, но в глазах отчаяние. Помочь ему было невозможно. Я его погладил. Он покачнулся, как пьяный, и упал. Пришлось пристрелить его в ухо. Мне было его жаль. Думаю, что у хозяина не хватило мужества пристрелить свою любимую лошадь.
Мы заняли местечко Воронеж (не путать с городом Воронежем). Тут было много мелких заводов. Я пошел по местечку, надеясь найти что-нибудь полезное для батареи. Ничего не нашел, но на маленьком заводе, принадлежавшем еврею, я встретил нашего пулеметчика, поручика Андиона. Он вовсе не обрадовался нашей встрече и по-французски, чтобы другие не поняли, просил меня не вмешиваться. После этого я присутствовал при следующем диалоге между Андионом и евреем:
Купи у меня приводной ремень. Тебе он понадобится, – сказал Андион. Покажи его, как можно покупать заглазно, – отвечает еврей. Да вот же он перед тобой. Но ведь это мой.
– Ты отстал от времени. Это при царе было твой и мой, а большевики нас учат, что теперь все общее. Так покупаешь?
Еврей сообразил, в чем дело, и почесал за ухом. Началась торговля, причем Андион расхваливал ремень, а еврей умалял его достоинства. Наконец, сторговались. Андион засунул деньги в карман.
Ну а теперь снимай приводной ремень, – сказал он. Послушай, Андион, это уж слишком, – вступился я.
– Вот ведь я так и знал, что ты мне все испортишь.
Кто-то из наших офицеров нашел на химическом заводе целую железную бочку спирта и привез ее на батарею. Вообразите нашу радость. Но радость была недолгая. Спирт отдавал эфиром и пить его было невозможно. Даже солдаты отплевывались. Что делать? Нельзя же просто выкинуть. Спирт все же. Так и возили с собой и на каждой остановке пробовали – не исправился ли он. Ведь, говорят, мадера от качки судна улучшается. Может, и спирт от тряски на телеге… Нет, определенно пить нельзя.
Как-то дал выпить хозяину дома. К моему удивлению, он выпил с удовольствием и даже крякнул.
– Как так? Почему?
Мы этот спирт давно знаем. Вначале тоже плевались, но постепенно привыкли. И ваши соседи тоже его пить будут? С превеликим удовольствием.
– Тогда объявите всей улице, чтобы приходили с закуской.
Через двадцать минут вся улица была запружена очередью. А через полчаса все были пьяны, лезли целоваться и клялись в любви и верности. Мы им оставили бочку. Это было в большом селе Шастке.
Конечно, и за Воронеж, и за Шастку были бои, но обыкновенные, ничем особым не отличающиеся, и я их забыл, сегодня не припомню.
У Новгорода Северского
Как я уже сказал, инспектор конной артиллерии князь Авалов принялся наводить порядок в наших двух батареях. Еще в Нежине он потребовал коновязей, а в Конотопе приказал запрячь зарядные ящики и чтобы они следовали в колонне за орудиями. Это удлинило колонны батарей в походе, и на мосту через Сейм из-за плохих лошадей и неопытных ездовых произошел затор, который мы с трудом распутали. А в первом бою у Глухова, когда надо было поставить ящики около орудий, произошла общая путаница.
– Увезти ящики в тыл, – приказал полковник Шапиловский и назначил меня ими командовать.
С этих пор ящики не ходили в колонне с батареей, а отдельно. Я становился во время боя где-нибудь в укрытии и в момент затишья ехал на батарею с одним из ящиков и пополнял снарядами передки. На моей обязанности было избегать встречи с красными и особенно с князем Аваловым. Это оказалось так неудобно, что через несколько дней мы вернулись к нашей испытанной системе с обывательскими подводами. А ящики отправили в обоз. При случайной встрече с князем Аваловым я должен был хитрить и рассказывать ему турусы на колесах – что я ездил с ящиками пополнять их снарядами или что еду поить лошадей. Это, конечно, не обманывало Авалова, опытного офицера, и он начинал меня разносить. Тогда я прикладывал руку к козырьку (громоотвод) и отмалчивался. Так произошло наше с ним знакомство, и далеко не в мою пользу, хоть я был ни при чем, исполнял приказание командира батареи. С первой батареей было то же самое.
При выступлении из местечка Шастка мы тотчас же наткнулись на красных. Произошел горячий бой, и красные отошли в лес. Мы за ними последовали, ежеминутно ожидая засады, но лес мы прошли благополучно и вышли на высокий берег реки Десны. Наверху было несколько дач. Город Новгород Северский был для нас невидим. Он находился где-то слева, на той стороне реки. Внизу, у реки, проходила железная дорога. Бой стих, красных видно не было, стрельбы не слышно. Обе батареи и полки остановились наверху, около дач. Шапиловский послал брата и наше орудие вниз, к железной дороге, на случай появления красного бронепоезда. В этот день наша батарея много стреляла, и я взял один ящик и поехал на батарею пополнять передки. Когда я подъехал к орудиям, снизу, с той стороны реки заработал пулемет и ранил одну лошадь и ездового в моем ящике. Помню, пули грохотали по железной крыше дачи. Раны ездового и лошади были пустяшные, а пулемет замолчал. Мы пополнили передки и поехали к орудию брата вниз. Но еще издали брат стал махать мне рукой, чтобы я не подходил. Я поставил свой ящик за домами и стал ждать.
Вот что произошло внизу у брата. Он поставил орудие за домиком у самой железной дороги, и все его внимание было притянуто к ней. Когда заработал пулемет, который ранил у меня ездового и лошадь, брат повернул голову направо и обомлел. Всего в трехстах шагах от него на отмели, на той стороне реки лежала рота красной пехоты в боевом порядке с четырьмя пулеметами. Но, очевидно, они не видели орудия. Брат тотчас же приказал всем солдатам лечь, передок же стоял за домом. Ползком они притащили щит от снега из горбылей и поставили его перед орудием, чтобы скрыть его от глаз красных. В это-то время я и хотел к ним подъехать – хорошо, что я издали понял и остановился. Брат приготовил пятнадцать шрапнелей, поставили трубки на нужную дистанцию, медленно повернули орудие, навели его через щель щита и, когда все было готово, опрокинули щит и открыли огонь. Семь выстрелов подряд, потом еще пять, и после этого ничего больше не двигалось на отмели.
Обождав немного, я подъехал к орудию и пополнил передок снарядами.
– Будь осторожен, не выглядывай. Может статься, что есть еще живые и они могут стрелять, – сказал брат.
Я все же выглянул. Боже! Никогда не думал, что орудие может произвести такое опустошение. Пулеметы исковерканы, перевернуты.
Несколько кавалеристов переправились на лодке на ту сторону и привезли сильно попорченные пулеметы.
Несколько дней спустя гусарский офицер протянул мне газету. В ней описывался этот бой, но описывался иначе.
«Наша доблестная кавалерия на реке Десне, в лихой атаке изрубила батальон красной пехоты и захватила восемь пулеметов». Следовали детали этой атаки. Ни слова про наше орудие и брата, которые одни сделали все дело. Не сказано, как кавалерия переправилась через реку, – вплавь, очевидно. Рота красных превратилась в батальон, четыре пулемета – в восемь. Ненавижу корреспондентов, всегда должны переврать все с начала до конца.
