Стало очень холодно. Батарея выступала из маленькой бедной деревни в овраге. Кругом редкий лес. Ко мне подошел Обозненко.
– Сдайте Дуру и поезжайте в обоз. Достаньте обмундирование. Стало холодно, а батарея плохо одета.
Я отдал карабин и Дуру брату и с неудовольствием смотрел, как батарея пошла куда-то. Потом сел в телегу и направился в тыл. Обоз меня не прельщал, и за брата я беспокоился.
Самым северным пунктом, куда дошла батарея, было село и имение Брасово, принадлежавшее жене великого князя Михаила Александровича (брата Государя).
Сумы
Подводная повинность
Интендантских повозок для перевозки грузов не существовало или было недостаточно. Все грузы перевозились на частных повозках. Это называлось подводная повинность, и ложилась она на население тяжелым бременем. Постой солдат не был очень обременителен, потому что войска все время двигались и редко ночевали два раза в том же доме. Постой солдат гарантировал крестьян от грабежа. Если войска оставались дольше в деревне, то кормили из походной кухни, и крестьяне ели вместе с солдатами. Крестьяне ныли, но больше по привычке ныть. А вот подводная повинность была очень тяжела.
В батарее было всего несколько казенных повозок: санитарная двуколка и четыре вещевых повозки, а все остальное перевозилось на обывательских подводах. Из-за недостаточной организованности интендантства получилось так, что каждый эскадрон и каждое орудие было отдельной хозяйственной частью и заботилось о себе, не отдавая отчета никому. Части реквизировали повозки в деревне и везли на них поклажу очень далеко. Сменить повозку и отпустить крестьянина домой было трудно – все повозки были уже взяты красными и нашими, – да и некогда. Когда наконец несчастного отпускали, почти наверняка его перехватывала другая часть и уводила его еще дальше. Случалось, доведенные до отчаяния, крестьяне бросали повозку и лошадей и сами убегали.
При нашем приближении к деревне мы иногда видели крестьян, бегущих в лес, прятать повозки и лошадей. Подводчику ничего не платили и редко заботились о корме для него и для лошадей. Это зависело от командира части. Только при Врангеле в Крыму стало лучше. Обязали платить подводчику поверстно, и это распоряжение сразу уменьшило обозы.
До этого обозы разрастались ужасно, несмотря на приказания сократить их. Тогда генерал Барбович останавливался около моста и инспектировал повозки, следующие за частями. Излишние грузы просто вываливались и обрадованного подводчика отсылали домой. Но даже эти драконовы меры были ненадежны: вскоре обозы снова разрастались.
Если у крестьянина была хорошая лошадь, ее у него забирали или в лучшем случае обменивали на худшую. Бывало, что крестьяне сами приходили и просили обменять хорошую лошадь на раненую – эту они имели шансы сохранить. Но иногда это была хитрость: крестьянин обменивал лошадь, украденную в имении, чтобы ее не узнали.
При постоянном движении войск развивалась безнаказанность. Военные делали что хотели, и крестьяне фактически не имели возможности жаловаться. Конечно, если крестьянин тотчас же обращался к командиру части, то следовал приказ отдать взятое, но если часть ушла, где искать виноватого?
В Сумах
Я попал в город Сумы, где были сосредоточены все обозы нашей кавалерийской дивизии. Город был благоустроенный, с хорошими домами и чистыми мощеными улицами. Здесь в мирное время стоял Нижегородский драгунский полк. Благодаря этому я смог купить солдатского шинельного сукна и у хорошего портного сшил себе необычайно тонную шинель, до пят, с острыми отворотами рукавов. Все ахали при виде моей шинели. А я был очень горд.
Зима была ранняя. Англичане отдали нам склады своего обмундирования, оставшегося после войны. Оно пришло в Новороссийск уже год назад, но до фронта еще не дошло. А все тыловики его носили, и оно уже продавалось на черном рынке.
Все наши многочисленные полковники, кроме Обозненко, который командовал батареей, собрались в Сумах. И порядочное число офицеров. Думаю, что полковники, более опытные, отдавали себе отчет в том, что надвигается катастрофа, а мы, молодежь, более глупые, были идеалистами, включая Обозненко. Кроме того, было холодно, неуютно, и Армия отступала, а это всегда притягивало большинство в обоз.
Я прочел «Историю крестовых походов», написанную Груссэ. Меня поразило сходство того, что творилось в XIII веке у крестоносцев и у нас на юге России во время гражданской войны. Эта смесь идеализма и меркантильного эгоизма, которая овладевает, видимо, обреченными обществами. Потому что, без всякого сомнения, наша гражданская война была крестовым походом против большевиков. В батарее, на фронте был идеализм, а здесь, в Сумах, был самый неприкрытый эгоизм, который господствовал также в больших городах.
К стыду своему, сознаюсь, я дал себя убаюкать приятной жизнью в Сумах. Иногда Шапиловский приглашал нас, молодых офицеров, в хороший ресторан и угощал неподражаемым молочным поросенком с хреном и, конечно, с запотелой от холода водкой. До сих пор слюнки текут.
Но меня мучила совесть. Они там в такой холод без теплой одежды меня ждут, а я тут блаженствую!
Я шел к полковнику Лебедеву, заведующему хозяйством двух батарей. Он равнодушно меня выслушивал и зевал.
– Мы еще не получили английского обмундирования (он был во всем английском). Как только оно прибудет, я вас извещу… Для вас лично я могу дать хорошую кожаную куртку. У меня еще есть одна.
– Нет, спасибо. Я хочу обмундирование на всю батарею. Я возьму то, что мне полагается, но там, а не здесь. Лебедев усмехался.
– Как знаете.
Взволнованный, я шел к полковнику Шапиловскому. Он тоже улыбался и зевал.
– Подождите немного, обмундирование в конце концов прибудет… И приходите вечером ужинать, будут дамы.
Конечно, я шел на ужин. Но я еще был застенчив и краснел, что очень забавляло женщин.
Обоз обеих батарей устроил даже бал в хорошем зале и с собственным оркестром. Полковник Лукьянов, мой сожитель в Сумах, представил меня прелестной барышне, царице бала.
На следующий день на улице, в новой шинели, я встретил ее и с трепетом сердечным встал перед ней во фронт. Но красавица подняла брови и смерила меня удивленным взглядом (искренним? притворным?) и гордо проследовала. Я же, покраснев, скрылся.
Как-то после ужина с водкой я спал непробудно. Но меня растолкали. Был назначен смотр в Сумах. Цель его была показать тайно сочувствующим красным, что войска есть и будет оказано сопротивление в случае чего. Обоз каждой части выставлял для этой цели взвод солдат и офицера.
Из-за моей шинели командовать взводом артиллеристов нашего дивизиона назначили меня. На нас напялили каски, взятые в Ромнах, и тотчас же мои портные и сапожники превратились в Ахиллов, а я сам чувствовал себя, не меньше Гектора. Каска чудная вещь, она мгновенно меняет человека и превращает его в героя. Публики собралось много, и все смотрели только на наши каски. Мы это сознавали и выпячивали грудь. Я заметил, что ремешок шпоры у меня отстегнулся. Я был так затянут новой шинелью, ремнями и каской, что мне трудно было нагнуться. Я поставил сапог на тумбу… И толпа устремилась ко мне: каждый добивался чести затянуть мне ремешок шпоры. Солидные господа, дамы, мальчишки и даже барышни. Однако всех оттеснил мастеровой, встал на колени и затянул ремешок. Вот какой эффект производит каска! Может быть, что мастеровой нам вовсе не сочувствовал, может даже, был коммунистом, но и он не мог противостоять шарму каски. Думаю, что не зря раньше одевали военных в красивые мундиры и каски. Один парад мог уладить всякие политические разногласия: нельзя было не подпасть под очарование.
