– Что вы тут делаете? Утекайте, и живо. Мы последние, за нами идут красные. А вам еще нужно спуститься с кручи.
Все же он остановил свой полк и рассыпал его в лаву.
Справа от нас на железной дороге в станице Гниловской горел состав со снарядами. Снаряды разлетались и взрывались. Это служило нам прикрытием фланга. Едва ли красные сунутся с этой стороны. От нас сверху не было видно реки, но мы увидали колонну пеших и всадников, идущих в направлении к Койсуту на том берегу. Слава Богу, лед держит пешего и всадника. А вот выдержит ли орудия? Я заранее придумал план спасения, если лед окажется слишком тонким: раздобыть доску, лечь на нее и с ней ползти через тонкий лед. Но тогда спасусь я, а батарея и Дура погибнут.
Дорога шла вниз зигзагами, очень крутая и обледенелая. Отпрягли два передних выноса, поставили тормоз на колеса, Юдин перекрестился и стал спускать мое орудие на одном своем чудном корне. Мы повисли на орудии, стараясь его задержать, но оно скользило все быстрей. Дышло уставилось в небо, кони почти сели на зады. Ход все увеличивался, и Юдин перевел лошадей на рысь, чтобы орудие их не раздавило, потом поскакал, уходя от пушки. Мы с волнением за ним следили. Удастся ли Юдину взять поворот, не будет ли он отнесен в обрыв? Юдин скакал у поворота, скрылся за ним, появился ниже. Лошади шли карьером. Опять скрылся за поворотом и появился совсем внизу. Юдин постепенно сдерживал лошадей и остановился. Мы вздохнули с облегчением: каков молодец Юдин!
Я забрал все запряжки и побежал с ними вниз переправлять орудия. А Юдин на своей чудной паре лошадей спустил все четыре орудия с кручи. Ни другому ездовому, ни другим лошадям доверить эту опасную операцию было немыслимо. Перед нами спускалась вторая гвардейская батарея и оставила на обрыве опрокинутый ящик. Скорняков с номерами остался наверху спускать повозки, а я с ездовыми был внизу у реки. Лед был белый, покрытый снегом, а посередине зловещая прозрачная полоса тонкого льда, там, где прошел ледорез. Я выбрал место, где было много кусков старого льда. Запряг только передний вынос, чтобы распределить тяжесть и, если орудие провалится, спасти лошадей. Под сошник положили доску, чтобы он не перерезал лед. Сам я встал на один из старых кусков льда, чтобы в случае чего обрубить постромки.
– Ну, Темерченко, с Богом. Веди.
Темерченко с улыбкой повел свой вороной передний вынос. Лед заходил ходуном у меня под ногами. Это было до того жуткое чувство, что я малодушно бросился бежать на другую сторону. Но орудие перешло благополучно. Стали переводить другие орудия.
Вдруг на меня набросился полковник Дмитриев, командир второй конной гвардейской батареи.
– Я же приказал запрягать корень, а вы запрягли передний вынос.
– Господин полковник, это вторая конная генерала Дроздовского батарея.
– Ах, простите, я думал, что это моя.
Хорош командир, подумал я, который не знает своих лошадей, не узнает своих офицеров и солдат.
Мы запрягли орудия, и, не дожидаясь Скорнякова и номеров, которые копались со спуском повозок, я быстро, рысью отвел батарею на версту от обрыва и тут остановил, чтобы дождаться остальных. Когда появились на гребне обрыва красные, мы были уже вне обстрела. А что красные могли наделать, не займись они грабежом обоза, а поставь пулемет или орудие на гребне, когда внизу еще кишели люди… Но Бог милостив, и все обошлось.
В тот же вечер сильно потеплело и пошел дождь. Мы вовремя перешли Дон, на следующий день это было бы невозможно. Дождь дал нам несколько дней отдыха от красных атак – между нами был непроходимый Дон. Мы этими днями хорошо воспользовались, чтобы упорядочить части.
Наша вещевая повозка тоже попала к красным с моими сапогами, и я шлепал по мокроте в валенках.
Части приводятся в порядок
Наше бегство с той стороны Дона вызвало беспорядок в частях. Удирали часто индивидуально, без части. Мы не досчитались прапорщика Казицкого и трех солдат, посланных квартирьерами. Казицкий отбился от батареи и не мог ее найти. Он присоединился к драгунскому полку. Через два дня я случайно в Койсуте с ним встретился и вернул их всех в батарею.
Конно-горную батарею мы нашли тоже случайно, увидев издали их маленькие орудия. Ночевали мы на хуторе, куда пришли также Изюмские гусары. Не стали спорить и поселились вместе.
В первый же день мы случайно наткнулись на заведующего хозяйством дивизиона полковника Лебедева. Даже странно, что он оказался так близко к фронту. Очевидно, он брал деньги в казначействе Ростова. У моста постреливали, Лебедев был явно неравнодушен к стрельбе и старался от нас отделаться и уехать. Но Скорняков и я осыпали его упреками и требованиями – батарея после отступления нуждалась во всем.
– Ничего того, что вы просите, у меня тут нет. Единственно, что могу вам дать, – это денег.
Он вручил Скорнякову пачку новеньких пятисотрублевых билетов. Пачка была, очевидно, в сто штук, величиной в кирпич и ни в один карман не влезала. Кроме того, билеты в пятьсот рублей были еще крупной монетой и разменять их было очень трудно. Все же мы могли платить крестьянам за забранный фураж.
В это время стрельба усилилась, и Лебедев, даже не взявши от Скорнякова расписки, укатил. Деньги нам были ни к чему – купить ничего нельзя было. Магазины пустовали. Пачка денег никуда не влезала, и Скорняков с ней мучился. Он клал ее в переметные сумы седла, но тогда не мог отойти от лошади. На ночлеге он клал пачку под подушку, забывал ее при выступлении и мчался в хату за пачкой. Наконец он отдал ее мне. Я отказался:
– Нет, избавьте, ненавижу чужие деньги.
– Возьмите, кроме шуток, я больше не могу с этими треклятыми деньгами. Ни к чему они нам не служат, а тревог с ними масса. Я вам приказываю их взять.
Настала моя очередь мучиться. В хате клал их на подоконник за занавеску. Как-то выступили. Начался бой, и вдруг я хватился денег. Нету, оставил в хате. Стремглав я поскакал туда. Ворвался в хату, уже занятую какой-то частью, прямо к окну и… вздох облегчения. Деньги лежат себе.
– А мы-то тут уже минут двадцать, – сказали солдаты. – Прозевали миллионы.
После этого я сказал Скорнякову, что больше не могу нянчить эти проклятые деньги. А то сбегу и унесу их. Мы решили раздать в счет жалованья всем солдатам и офицерам по билету и сохранить остаток, который мог уже влезть в карман к Скорнякову, для нужд батареи. Так и сделали и вздохнули с облегчением. Солдаты же стали играть в карты и ссориться. В общем, деньги принесли нам одни неприятности.
А дождь продолжал идти еще несколько дней. Это нам было на руку. Генерал Барбович воспользовался этими днями, когда красные не могли переправиться через Дон, и привел части в порядок. Эскадроны получили пополнение.
Из Ростова, при его занятии, к нам в батарею явились несколько офицеров. Но они почему-то в батарее не задержались и под всякими предлогами улетучились. Кадры остались все те же: Скорняков, Казицкий и я, да Погодин у пулеметчиков.
