Вместо Скорнякова Колзаков прислал нам как командира поручика Абрамова. Но Абрамов приехал уже нездоровый и сейчас же слег. Я установил тиф, и мы положили его на ту же повозку, где лежал Скорняков. Тогда Колзаков прислал нам из конно-горной капитана Никитина, хорошего и энергичного офицера. Но и он недолго у нас остался.
Помню нудный бой у станицы Екатериновской. Помню его оттого, что я сидел замковым 2-м номером на орудии, то есть на солдатской должности, и после выстрела затвор орудия оказался приоткрытым, о чем я доложил Обозненко. Он приказал перестать стрелять из нашего орудия, и техник его исправил. Команды передавались по телефону, мы стояли на закрытой позиции и много стреляли, то есть снарядов не жалели.
Из этого можно заключить, что на батарее было много офицеров (потому что я был на солдатской должности), что отступали без спеха – был проведен телефон, и снарядов не экономили, был техник.
Потом мы прошли через Сосыку, и большинство офицеров, как я сказал, уехало. А уже в нескольких переходах, в станице Батуринской, нами командовал Никитин, то есть сменились три командира. Снаряды экономили, но телефон провели, значит, еще не спешили. Отходили медленно, задерживая противника.
Был март 1920 года. Началась распутица. А в конце марта и начале апреля кубанский чернозем превращается в клей. Невозможно перейти улицу, не оставив сапог в грязи. Дороги, разъезженные отходящими частями и беженцами, превратились в засасывающую трясину. Орудия и повозки застревали, лошади падали обессиленные. Приходилось то и дело вытаскивать повозки руками, поднимать упавших лошадей. За этот поход я навострился поднимать упавших лошадей. Сколько я их поднял самолично, уж не помню, но порядочно. Походы превращались в сущее наказание. За сутки постоянного похода, без ночлега, только с двумя двухчасовыми остановками для корма лошадей, напрягая все силы, батарея проходила верст двадцать – двадцать четыре. Обоз наш удлинялся повозками с ранеными и больными и очень нас задерживал. Постоянно одна из повозок застревала. Все до того уставали, что при остановке тотчас же засыпали – и люди, и лошади. Красные шли за нами в таких же условиях и не могли нас догнать. Только грязь нас разделяла.
Батуринская
Собственно говоря, настоящего боя в Батуринской и не было. Станица Батуринская, недалеко от Брюховецкой, разделяется рекой Бейсуг надвое. В каждой части есть церковь и колокольня. Мы перешли в южную часть станицы и разрушили мост. Наш наблюдательный пункт был на колокольне, и там дежурили офицеры конно-горной. В полдень мы их сменили. Командовал нами уже капитан Никитин. Он послал меня на колокольню, а сам остался при орудиях внизу. Орудия были замаскированы деревьями у самой церкви. Никитин предупредил меня, что стрелять не будем, потому что обнаружен недостаток снарядов. На колокольню был проведен телефон, были два солдата-телефониста от дивизиона и великолепная подзорная труба Цейса с развилкой.
Меня удивило, что офицеры конно-горной вовсе не закамуфлировали наблюдательный пункт. Я тотчас же закрыл ставни и вынул из них по тонкой дощечке. В образовавшуюся щель можно было наблюдать, оставаясь невидимым.
Напротив, через реку, в каких-нибудь двухстах саженях стояла другая колокольня. Надо было ожидать, что красные командиры не преминут на нее взобраться, чтобы осмотреть местность. Я сказал об этом по телефону Никитину, и он со мной согласился. Мы тщательно навели орудие на колокольню и даже решились выпустить две шрапнели, чтобы пристреляться.
Вскоре появилась красная пехота на бугре и стала спускаться в станицу. Я спросил у Никитина разрешения стрелять, красные шли густыми толпами, их было много.
– У нас недостаток снарядов, – ответил мне по телефону Никитин. – Мы можем стрелять только по батарее или по группе офицеров.
– Я не вижу ни орудий, ни групп офицеров, но вижу компактные массы пехоты. Можно было бы произвести разгром, пока они не рассыпались в цепи.
– Ничего не могу поделать. Я получил приказание от князя Авалова.
– Если мы не будем стрелять, как мы войну выиграем?
– О выигрыше не может быть речи. Мы ее уже проиграли.
После этого неутешительного разговора мне ничего другого не осталось, как сложа руки наблюдать, как красная пехота вошла в ту часть станицы. Как я и предполагал, один красный солдат взобрался на соседнюю колокольню. В трубу я его хорошо видел. На той колокольне ставен не было. Солдат спустился, но снова полез на колокольню в сопровождении нескольких типов. Они осмотрели станицу в бинокль, скользнули взглядом и по нашей колокольне, на ней, к моей радости, не задержались (не придали значения) и развернули карту. Я внимательно за ними следил. Конечно, это были начальники.
– Орудие к бою! Два патрона… Беглый огонь!
Шрапнели хорошо покрыли колокольню. Я не мог видеть, были ли раненые, но наблюдатели сбежали во всю мочь вниз.
В ответ невидимая красная батарея искала наши орудия, разбрасывая снаряды по всей станице. Затем все успокоилось.
Опять красный наблюдатель взобрался осторожно на колокольню. Он перевесился и что-то крикнул вниз. Другие поднялись. Я подождал, чтобы их собралось побольше и снова открыл огонь с тем же результатом.
Солдат-телефонист передал мне трубку.
– Генерал князь Авалов вас требует к телефону.
– Поручик, я отдал приказание экономить снаряды. Почему вы стреляете?
– По группе офицеров-наблюдателей, ваше превосходительство.
– Я приду посмотреть.
– Слушаюсь, ваше превосходительство.
Он был в плохом настроении. Уже одна лестница на колокольню чего стоит.
– Где ваши наблюдатели? Я ничего не вижу.
– Подождите немного, ваше превосходительство. Они опять соберутся.
Ждать пришлось довольно долго, и Авалов воспользовался этим временем, чтобы меня отчитывать. Солдат-наблюдатель у трубы прервал его.
– Опять один лезет на колокольню.
Авалов сам приник к трубе.
– Вот и второй, и еще третий поднимается… Что вы думаете, поручик? Стрельнем?
– Осмелюсь предложить подождать, чтобы их собралось побольше.
Авалов увлекся и отдал несколько раз приказание стрелять. Командир дивизиона, генерал Колзаков, забеспокоился и вызвал меня по телефону.
– Что вы там вытворяете, Мамонтов? Вам же сказано не стрелять.
– Это не я стреляю. Стреляет князь Авалов.
Этот последний, который слыхал наш разговор, кашлянул смущенно.
– Конечно, надо экономить снаряды. Но трудно удержаться, когда перед тобой такая цель.
Он спустился с колокольни. Я больше не стрелял.
В тот же день конно-горная спрятала орудие перед разрушенным мостом. Когда красные стали его чинить и собрались на нем в большом количестве, то наши ахнули по ним картечью и, пользуясь общим замешательством, увезли орудие.
