Он не преувеличивал. Сотни трупов лежали вокруг хутора. И сказать, что несколько десятков минут назад это был целый батальон! Бой был очень недолгий.
Дивизия пошла к западу. Через некоторое время наши дозоры донесли, что по параллельной нам дороге двигается красная колонна, всего в версте. Нас разделяло только поле пшеницы.
Мы атаковали эту колонну, и она без особого сопротивления разбежалась. Бой был ничем не интересный. Когда бой кончился, казаки привезли в конно-горную тело капитана Барского, того самого, который меня ругал за то, что я напоил его лошадь.
Никто не знал, как он был убит. Он не был обобран. Около двух часов пополудни мы остановились в саду среди степи, чтобы накормить и напоить лошадей: тут был колодец.
Отрубленная голова
Я воспользовался остановкой, чтобы расседлать Андромаху, протереть ей спину соломой и позволить ей поваляться на траве. Сам же я стоял с седлом рядом и прислушивался, готовый вновь поседлать при первом выстреле.
Рядом со мной разговаривала группа казачьих офицеров. Молодой удивлялся.
– Почему среди убитых нет обезглавленных? Можно ли одним ударом отсечь голову? Видишь иногда прекрасные удары: череп рассечен наискось, а вот отрубленных голов я не видел.
Старший офицер объяснил:
– Чтобы отрубить голову, вовсе не надо слишком сильного удара. Это вопрос положения, а не силы. Нужно находиться на том же уровне и рубить горизонтальным ударом.
Если конный противник нагнется, а он всегда нагибается, то горизонтальный удар невозможен. Пехоту же мы рубим сверху вниз… Эх, жаль, если бы подвернулся случай, я бы показал, как рубят голову.
В одном из предыдущих боев мы захватили комиссара. Впопыхах его посадили в пролетку генерала Бабиева, которая случайно проезжала мимо. Посадили и про него забыли. Пролетка служила Бабиеву рабочим кабинетом. На этой остановке Бабиев слез с коня и направился к своей пролетке. Он с удивлением увидел комиссара.
– Кто этот тип и что он делает в моей пролетке?
– Комиссар, ваше превосходительство, – сказал адъютант. – Мы подумали, что вы захотите его допросить.
– Вовсе нет. У меня масса работы. Освободите от него пролетку.
Комиссара любезно попросили слезть и подойти к разговаривавшим офицерам.
– Вот случай, который сам собой напрашивается, – сказал пожилой.
С комиссаром были вежливы, предложили папиросу, стали разговаривать.
Я все еще не верил в исполнение замысла. Но пожилой зашел за спину комиссара и сухим горизонтальным ударом отсек ему голову, которая покатилась на траву. Тело стояло долю секунды, потом рухнуло.
Я сделал ошибку. Надо было бы наблюдать, что делается с головой, а меня привлекла его шея. Она была толстая, наверное 42, и вдруг сократилась в кулак, и из нее выперло горло и полилась черная кровь.
Меня стало тошнить, и я поспешил отойти. Все это произошло без всякой злобы, просто как демонстрация хорошего удара.
– Это что, – сказал пожилой. – Вот чтобы разрубить человека от плеча до поясницы нужна сила.
Он вытер шашку об мундир комиссара. Человеческая жизнь ценилась недорого.
Ольгинская
Накормив лошадей, мы двинулись дальше и под вечер пришли в хутор Бутенково. Порядком усталые из-за большого похода и нескольких боев, мы собирались тут заночевать. В Бутенкове красных войск не было, но жители нам рассказали, что в станице Ольгинской, верстах в пятнадцати, красные окружили юнкеров. Бабиев тотчас же принял решение.
– Идем в Ольгинскую и поторопимся. Уже вечереет. Полки пойдут шагом, чтобы кони отдышались для возможной атаки. А вы, батарейцы, идите со мной на рысях.
Мы с Бабиевым и сотней казаков пошли к Ольгинской. Вскоре мы стали слышать выстрелы, а когда подошли к самой станице, увидали красные цепи. Они наступали на станицу и подставляли нам тыл. Видимо, они не подозревали о нашем присутствии.
Все произошло по-бабиевски. Мы развернули фронт двух батарей, подошли вплотную и ахнули картечью. Бабиев атаковал их с фланга. Часть удрала, часть сдалась, а часть была перебита. Их начальники не имели времени очухаться и подать команд к перестроению. Все длилось несколько минут. Конечно, это был опасный блеф, но зато бой был короткий.
С этого конца все было кончено, когда из-за другого конца довольно большой станицы повалила черная масса пехоты с каким-то гомоном.
Мы выпустили в них несколько шрапнелей, которые их не остановили. Странно, пехота не стреляла, а что-то орала. Мы приготовились уже удирать, когда к нам приехал Бабиев.
– Ну, герои, вы, кажется, собираетесь удирать? Не бойтесь – они сдаются. Но, пожалуй, лучше не подпускать их близко к пушкам. Отойдите на этот бугор и держите картечь на всякий случай. Я послал за полками. Уж очень много их сдается сразу. Тысячи три.
Наконец пришли наши полки, и мы снова приняли уверенный вид.
Оказалось, что в Ольгинскую прибежали выжившие в предыдущих боях с криком:
– Белые идут, всех решают.
Они посеяли панику, и, когда раздались наши залпы, красная пехота, мобилизованная, решила сейчас же сдаться. Мы из них сделали полки, и они вполне добросовестно сражались на нашей стороне.
В Ольгинской мы освободили юнкеров Константиновского пехотного училища, которые были при последнем издыхании, без патронов. Мы пришли как раз вовремя. Все падали от усталости, но все же хорошо накормили лошадей, раньше чем заснуть. Я считаю этот день одним из самых трудных во время гражданской войны. Было пять боев и семьдесят, а то и больше верст похода. Андромаха хорошо перенесла трудности.
Рассказ юнкера
Наше Константиновское пехотное училище выгрузилось первым в Приморско-Ахтарской, оттеснило красных и после нескольких незначительных стычек заняло станицу Брыньковскую. Наша задача была держать переправу между двумя большими озерами и воспрепятствовать подходу красных частей. Что мы и выполняли. Но красные прошли через Бутенково и нас окружили. Мы потеряли всякую связь и с дивизией Бабиева, и с Приморско-Ахтарской. А главное, у нас стал ощущаться недостаток патронов.
Наконец, видя безнадежность нашего положения, мы пошли к югу, к плавням. Но идти приходилось в сплошном окружении. Мы шли ночью – от бахчи до бахчи. Арбузы спасали нас от голода и, главное, от жажды. Было разрешено стрелять только в упор, чтобы не промахнуться. Приказано было сохранить два патрона, последний для себя. Убитых мы оставляли, но что было ужасно – приходилось пристреливать своих же тяжелораненых.
Наконец мы добрались до станицы Ольгинской и из-за количества раненых и отсутствия патронов не могли двинуться дальше. И никаких сведений о наших. Кругом же красные, которые все больше и больше напирали. Мы выстреливали уже последние патроны.
И вот вчера мы вдруг услыхали отдаленный гром. Но небо было чистое. Неужели орудия? Наши? Как их известить? Гром смолк, но через час появился опять и уже ближе. Без всякого сомнения это были орудия. А красные, чувствуя, что мы можем спастись, напирали. Потом опять все смолкло. И вдруг совсем рядом за станицей грохнули залпы, красных охватила паника, и казачий разъезд вошел в станицу. Это было избавление.
