Большевистская организация, в значительной степени ответственная за подобную жестокость, Всероссийская чрезвычайная комиссия по борьбе с контрреволюцией и саботажем, или ЧК, была создана в декабре 1917 года. Во главе ее встал Феликс Дзержинский. Изначально организация была довольно скромных размеров – всего несколько десятков человек, но она быстро росла и расширялась и занималась самым разнообразным кругом вопросов, от экономической спекуляции и подавления религии до антибуржуазной классовой войны. К лету 1918 года, то есть к моменту начала Красного террора, ЧК уже успела приобрести зловещую известность. Социолог Питирим Сорокин писал: “Машина красного террора работает безостановочно. Каждый день и каждую ночь в Петрограде, Москве и по всей стране растут горы трупов. ‹…› Каждый день арестовывают так много людей, что монастыри и школы переоборудуют в тюрьмы. Утром никто не знает, будет ли он на свободе к вечеру”
[289].
Расстрелы происходили повсеместно, как в провинции и деревнях, так и в крупных городах. В ноябре 1918 года декрет военно-революционного комитета Оренбурга оповещал население, что за малейшую попытку любого рода партизанских контрреволюционных сил сбросить Советскую власть все офицеры, аристократия и белогвардейцы в руках Советской власти в Оренбурге будут расстреляны. За каждого убитого красногвардейца… будут расстреляны десять представителей буржуазии Оренбурга
[290].
Белые действовали с не меньшей методичностью. Николай Бородин вспоминал, с какой отталкивающей покорностью приняла свою участь группа военнопленных красноармейцев, когда каждого пятого в этой группе стали расстреливать перед толпой собравшихся зевак из числа гражданского населения. “Когда наступал их черед, каждый приговоренный быстро раздевался, как делают солдаты, и отложив сложенную одежду, шли в своем изношенном грязном исподнем к последнему месту упокоения, стараясь не наступать в холодные дождевые лужи босыми ногами. На краю могилу некоторые из них что-то шептали, и никто не знал, молитвы то были или их последняя клятва. Некоторые крестились по православному обычаю и затем быстро исчезали в могиле”
[291].
Жертвы обычно сами выкапывали себе братские могилы. Бородин, который в то время был практически ребенком, запомнил цвет и вязкую влажность земли: “После первого слоя почвы шла ярко-желтая глина. Куча глины покоилась с одной стороны могилы. Она была липкой и тяжелой после дождя, так что там и сям струйки желтой воды сбегали в могилу”. Подобная бойня была делом типичным, обыденной, повседневной реальностью Гражданской войны. Человеческая жизнь была настолько малоценной, что едва ли имело значение, сразу ли умерли жертвы или нет. Бородин вспоминал: “Могила была покрыта глиной, и на следующий день можно было увидеть торчащие из нее руки и ноги казненных, некоторых из них слабо шевелились”
[292]. В 1918 и 1919 годах жертв террора в Москве, как запишет в своем дневнике Готье, обычно “сваливали” на Калитниковском кладбище
[293]. Другие груды тел оставляли ночью перед воротами местных больниц
[294]. Трупы повешенных могли висеть по несколько дней, тела расстрелянных оставляли валяться на улицах. Полковник Михаил Дроздовский, воевавший на Дону и Кубани, написал в своем дневнике: “Мы живем в страшные времена озверения, обесценивания жизни. Сердце, молчи, и закаляйся, воля, ибо этими дикими, разнузданными хулиганами признается и уважается только один закон – «око за око», а я скажу: «два ока за око, все зубы за зуб», «поднявший меч»…”
[295].
Гражданское население, проживавшее на определенной территории, поголовно становилось потенциальной мишенью для насилия со стороны любой из противоборствующих армий. В акциях отмщения за революцию, царизм или любые эксцессы Гражданской войны уничтожались целые социальные группы. В Макеевке на Дону белые войска под предводительством генерала Каледина на ранних этапах войны нападали на рабочих, выкалывали глаза шахтерам, одним перерезали глотки, других сбрасывали в открытые шахты. Помимо этого, белогвардейцы возродили практику публичных телесных наказаний, бытовавшую в самые мрачные дореволюционные годы, и до смерти пороли крестьян в отместку за поддержку революции и самовольный захват земли
[296].
Эти порки напомнили крестьянам все то, что они рисковали потерять в случае победы крайне правых сил. По большей части крестьяне не приветствовали установление большевистской власти, однако возвращение помещиков означал бы потерю недавно обретенной земли и свободы, то есть обычно воспринималось как большее из двух зол. Однако в то же самое время крестьянское представление о “нас” и о “них”, о “нашем” и обо всем остальном означало недоверие по отношению ко всем чужакам, а большевики в своей решимости установить порядок не утруждали себя знакомством со всеми сложностями деревенской жизни. Как писал Питирим Сорокин:
Наблюдая гражданскую войну, борьбу сторонников власти с ее противниками, мы видим с той и другой стороны невероятные акты жестокости и садизма, редко имеющие место в обычных войнах. Люди озверели и свои жертвы убивали не просто, а с изощренными пытками ‹…› прежде чем убить пленника, его подвергали десятку пыток: обрезали уши, вырезали у женщин груди, отрубали пальцы, выкалывали глаза, вбивали под ногти гвозди, отрезали половые органы, иногда закапывали жертву в землю, привязывали ее к двум согнутым деревьям и медленно разрывали, защемляли половые органы и т. д., и т. д.
[297]
Молодой красный герой Тухачевский решил в 1921 году “зачистить ядовитым газом” Тамбов. “Леса, где прячутся бандиты, очистить ядовитыми удушливыми газами, точно рассчитывать, чтобы облако удушливых газов распространялось полностью по всему лесу, уничтожая все, что в нем пряталось”, – приказал он
[298].
