Тома́ пообещал быть паинькой и прервал связь. Прежде чем вернуться к отцу, он набрал и отправил сообщение.
Манон посмотрела на экран своего айфона и с улыбкой прочла пришедшее сообщение.
Я опоздал на самолет. Ваше приглашение поужинать в силе?
Как вам это удалось? Вылет рейса во второй половине дня.
У меня тоже дар: я опаздываю на еще не вылетевшие самолеты.
Зайдите за мной в 7 вечера в книжный магазин.
У вас хорошая память. До встречи.
Тома́ убрал телефон и вернулся в гостиную.
– Собрал вещи? – спросил его отец.
– Я не лечу.
– Что еще за новости? – удивился Раймон.
– Ты еще здесь, и я побуду с тобой до конца. Это мой сыновий долг.
Раймон повернулся и с улыбкой сказал:
– Хорошо иметь сына.
И он стал смотреть дальше, не желая пропустить конец серии.
В полдень Пильгес прикатил к Бартелю. За долгую карьеру он научился обращать внимание на то, как люди реагируют на полицейский значок. Как ни странно, из недоверия или из благосклонности следовали далеко идущие выводы. Поведение его нынешнего собеседника не подпадало ни под одну категорию: он ждал полицейского и воспринял его визит почти с облегчением.
– Надо же, они опередили меня с обращением в полицию. Я тоже собирался это сделать.
– Урна принадлежала вам?
– А как же, это урна моей жены.
– Вы знаете, где она сейчас?
– У меня в библиотеке.
– Вместе с полковником Горчицей?
[8]
– Прошу прощения?
– Если это урна с прахом вашей жены, зачем было ее похищать?
– Какое похищение, вы о чем? Директор колумбария отлично знает, почему я отказался оставлять ее там.
– Я только что от него, он не в курсе.
Пильгес огляделся. Деревянные панели, лепнина, резьба по дубу, старинная мебель, полотна прославленных мастеров на стенах – все здесь дышало роскошью. Инспектор прикинул, что его зарплаты за целый год не хватило бы на приобретение даже красовавшейся перед ним пары кресел эпохи Директории.
– Что-то здесь не так. Человек вашего уровня обратился бы к своим адвокатам вместо того, чтоб высаживать стекло. Что на вас нашло?
– Ничего не понимаю! После церемонии кто-то попытался вскрыть урну с прахом моей жены. Сначала я подумал, что это сделал какой-то сумасшедший, и потребовал, чтобы похоронная контора вернула урну мне. Я оставил им расписку и увез Камиллу домой.
– Вы говорите о своей усопшей супруге?
– А о каком высаженном стекле говорите вы?
Вместо ответа Пильгес спросил Бартеля, где его дочь.
– Манон? При чем тут она?
– Ваша супруга – не единственная, кто покинул место упокоения. Этой ночью из похоронной конторы похитили погребальную урну, и моя единственная ниточка – причем в ее добротности у меня есть сильные сомнения – это показания садовника, якобы видевшего в парке некоего незнакомца. Компанию ему составляла ваша дочь.
– Идемте, – позвал его Бартель. – Ваш незнакомец – вполне определенный человек.
Пильгес проследовал за Бартелем к нему в кабинет. То, что он только что посчитал роскошью, меркло в сравнении с открывшейся ему там картиной. Бюро в стиле Людовика XIV, маркизы той же эпохи, персидские ковры, даже обивка стен и шторы выглядели бесценными сокровищами. И это не считая подлинников Пикассо и Ван Гога. Пильгес застыл с разинутым ртом.
– Вы любите живопись? – осведомился Бартель.
– В музеях, – последовало уточнение. – Можно узнать, каковы ваши занятия?
– Если вы полагаете, что это поможет вашему расследованию…
– Нет, просто любопытно. Вы сказали, что знакомы с подозреваемым?
– Я сказал, что вроде бы знаю, кто он такой, это не совсем одно и то же. Но прежде чем продолжить, я бы хотел убедиться, что вы не станете вовлекать во все это мою дочь.
– Я обещаю честно выполнять мою работу полицейского, а дальше видно будет.
Они с вызовом посмотрели друг на друга. Бартель повернул экран своего компьютера.
– Собираетесь на концерт? – спросил Пильгес, увидев на экране афишу.
– Любуйтесь, это ваш подозреваемый.
Пильгес подался к экрану и вгляделся в лицо музыканта, сидевшего за роялем на сцене Стокгольмской оперы.
– Почему вы так уверены? До Швеции довольно далеко…
– Он был вчера на церемонии, я его узнал.
– Разве вы не утверждали несколько минут назад, что не знакомы с ним? Как же вы умудрились узнать этого Тома́ Сореля?
– Невелика премудрость – ввести в поисковик слова «пианист», «французский», «концерты». Я сделаю благотворительный взнос в пользу вашего отделения полиции, чтобы вы там заменили наконец пишущие машинки компьютерами, – небрежно процедил Бартель.
Пильгес прожег его негодующим взглядом.
– Вы высокомерны, как все везунчики, но ваша выставка роскоши меня не впечатляет. Я бы не согласился здесь переночевать, как бы меня ни упрашивали. Смените тон, если хотите, чтобы наш разговор продолжился.
Бартель потупился и попросил прощения, сославшись на огромное горе – кончину жены.
– Кто вам сказал, что он француз? – спросил Пильгес, присаживаясь на край бюро.
– Манон.
– Значит, она его хорошо знает?
– Нет! – спохватился Бартель. – Она случайно повстречала его вчера в парке, он сказал, что музицирует. Сегодня утром, узнав о недомогании нашего органиста, она попросила его нас выручить.
– И он согласился…
– Уверен, что единственно с целью попасть в мавзолей.
– Почему было просто не войти в дверь? Колумбарий открыт для всех желающих.
– Он подбирался к Камилле!
– Допустим. Но зачем известному исполнителю открывать погребальную урну? Какая гнусность!
