– Мне так будет тебя не хватать! – не выдержал Тома́.
– Знаю, взаимно. Роли меняются: наступает моя очередь тебя опекать.
– Ты будешь счастлив там?
– Не беспокойся, я профессионал. Всю жизнь я старался ловить мгновения счастья, иногда мне это удавалось, случалось даже срывать банк, так было с твоим рождением. У меня и сейчас неплохо получается. Как, по-твоему, я добился этой увольнительной? Ты знаешь другого такого же ловкача, как твой отец?
– Я знаю твою гордыню, я ее унаследовал.
– Смотри не злоупотребляй ею, сынок.
Машина подъехала к пляжу и остановилась на пустой стоянке Бейкер-бич. Тома́ отпустил водителя. Открыв дверь, он взял свою дорожную сумку и сделал отцу жест следовать за ним.
Они побрели по песку. Раймон огляделся и указал на ближнюю дюну.
– Вон там, наверху, будет в самый раз.
Тома́ уже начал подъем, когда у него в кармане завибрировал мобильный телефон.
– Ты где? – спросила Манон.
– На Бейкер-бич, – ответил он.
– Я приеду максимум через двадцать минут.
– Думаю, мне лучше побыть одному.
– Я знаю, что ты собираешься сделать, я прочла твое письмо.
– Прочла и тем не менее звонишь безумцу, написавшему его?
– Я повстречала пианиста. Он обещал мне, что самая безумная история может осуществиться, если поверить в нее вдвоем. Мне хочется, чтобы он сдержал свое обещание. Ты помог мне ради моей мамы, я помогу тебе и твоему отцу. Дождись меня.
Стоя на вершине песчаной дюны, Раймон восторженно озирал горизонт. Тома́ подошел к нему и сел рядом.
– Нельзя заставлять женщину ждать, а мы всю жизнь только и делаем, что ждем их, что поделать, такой вот у нас дурацкий мир.
– Ты подслушиваешь мои телефонные разговоры?
– Я ни при чем, это все волны… Странное дело, у меня в голове звучит музыка.
– Это мелодия, которую я сочинил этой ночью.
– Ты теперь композитор?
– Я всегда сочинял музыку, но ее еще никто не слышал.
– И напрасно, это очень красиво, похоже на припев песни. Ты придумал для нее название?
– «Влюбленный призрак», – ответил Тома́.
Раймон украдкой улыбнулся, как всегда делал, чтобы скрыть чувства.
Они сидели бок о бок, храня молчание. Тома́ то и дело поглядывал на часы, и всякий раз отец тихо советовал ему не волноваться, она едет. Время шло, Раймон все больше веселел.
– Вот и она! – воскликнул он вдруг. – Встань, встреть ее, не развалишься, только отряхни песок со штанин.
На Манон были черные джинсы и белая приталенная блузка. На плече у нее висела большая льняная сумка, добавлявшая ее облику еще больше изящества.
– Я гнала как сумасшедшая, – сказала она, ставя сумку к ногам Тома́.
Он молча смотрел на нее. Она вернула ему его вчерашний поцелуй.
– Ты был прав, я все вспомнила. Ночью я прочла все мамины письма и твою записку, поэтому…
Она покосилась на две матерчатые сумки у их ног. Ручки сумок переплелись.
– Только я не знаю, как поступить, чтобы исполнить их волю, – призналась она.
Тома́ наклонился и достал урну своего отца. Манон взяла из сумки урну своей матери.
– Я съездила в родительский дом, чтобы забрать ее для их последнего путешествия. Папа ничего не желал слышать, но я не оставила ему выбора. Мы поспорили, он будет на меня зол несколько недель, но потом успокоится. Он никогда не мог долго сопротивляться своей дочери. Может, надо произнести какие-то слова? – взволнованно спросила она.
Раймон дал Тома́ понять, что это лишнее, потому что время поджимает. Но на этот раз Тома́ проявил упрямство.
– Никто не может требовать, чтобы вы хоронили своих родителей дважды, даже они сами. Мы поступим гораздо веселее.
– Он здесь? – спросила Манон.
Тома́ ответил утвердительным кивком. Раймон следил за ними с растущим нетерпением.
– Ты видишь и мою маму тоже?
– Нет, но отец дает мне понять, что она тоже здесь. Откроем урны, время пришло.
Так они и поступили, проявляя бесконечную осторожность. Тома́ пересыпал прах отца в урну Камиллы и громко провозгласил:
– Властью, врученной нам вами, объявляем вас соединенными навеки!
Манон было забавно за ним наблюдать.
– Ты забыл предложить им поцеловаться, не нарушай традицию, – подсказала она.
И тогда Тома́ встряхнул урну, как просил его отец.
В тот момент, когда Манон развеяла пепел, на пляже возникла фигура Камиллы.
Она радостно бросилась к своему летнему спутнику и повисла у него на шее.
– Полагаю, что с поцелуем эти двое справились… – засвидетельствовал Тома́.
Камилла и Раймон повернулись к своим детям. Оба святились счастьем, Тома́ тоже не удержался от улыбки. Манон не сводила с него взгляд.
Постепенно две фигуры растаяли вдали. Прежде чем исчезнуть, Раймон попросил Камиллу подождать, он должен был что-то сказать сыну напоследок, несколько слов, важных для них обоих.
Он подошел к Тома́ и прошептал ему на ухо:
– Я кое-что знаю, тебе нелишне будет это услышать. Это – главное, и ответ на твой вопрос настолько очевиден, что я удивляюсь, почему так долго не мог его нащупать. Долой стыд, пускай проваливает к дьяволу! Я отправляюсь в рай, потому что люблю тебя, сынок. Это и есть «быть отцом», и я – твой отец навечно, навсегда.
Эпилог
День спустя, совершив три авиаперелета, Тома́ вышел на сцену Варшавской оперы и сел за рояль.
В этот вечер он опять играл Рахманинова, но на этот раз Второй концерт увлек его гораздо дальше русских равнин и Сибири – через Тихий океан, на калифорнийский пляж Бейкер-бич.
Начиная вторую часть, он взял неверную ноту, чем возмутил дирижера.
Потребность бросить взгляд в зал была так сильна, что Тома́ не справился с собой.
В третьем ряду сидела Манон.
Спасибо
Раймону.
Полине, Луи, Жоржу и Клеа.
Даниэль и Лоррен.
Сюзанне Леа.
Эмманюэль Ардуэн.
Сесиль Буайе-Ренж, Антуану Каро.
Жюльетт Дюшмен, Сандрин Перье-Реплен, Летиции Бовиллен, Сильви Бардо, Лидии Леруа, Жоэлю Ренода, Селин Шифле, всей команде издательства Robert Laffont.
