— Тогда я действительно хотел тебя отпустить. Я же говорил.
— И что? Золтер так просто позволил бы это сделать?
— Нет, — он покачал головой. — Я собирался запечатать ваш мир.
— Что значит запечатать?!
Льер вздохнул.
— В свое время Аурихэйм воевал со многими мирами, из которых лезла всякая дрянь. Некоторые расы просто загоняли обратно, некоторые истребляли подчистую, но были и миры, которые мы запечатывали — так было проще, потому что населяющие их твари были слишком ужасны. Это мощное заклинание изобрели элленари-антимаги, оно заключается в том, что полностью высасывает магию из мира и создает непреодолимый пространственный разрыв. Попасть в ваш мир Золтер уже не смог бы, но…
— Наш мир полностью лишился бы магии, — закончила я.
— Да.
Я представила себе мир без магии, и мне стало грустно.
Впрочем, уже спустя несколько мгновений мне стало страшно.
— А что стало бы с людьми, которые магией обладают?! — воскликнула я.
— Лавиния, ничего же не случилось.
— Но могло! Ты собирался это сделать!
— Лавиния, — он взял меня за плечи и слегка встряхнул, — я ничего не сделал. Да, я собирался отрезать ваш мир от магии, и это с наибольшей вероятностью высушило бы всех живых магов, но я этого не сделал. Ничего не произошло. Мы, элленари, творили гораздо более страшные вещи, но рядом с тобой… Мне кажется, рядом с тобой меняюсь не только я и Аурихэйм, меняемся мы все. Я никогда не видел Золтера в такой ярости, как в ту ночь. Рядом с тобой он тоже чувствовал, я бы сказал, что рядом с тобой раскрывается истинная суть каждого, ранее скрытая под маской. Когда я хотел запечатать твой мир, я не думал о твоей семье, я думал только о том, чтобы тебя спасти. Средства не так важны в достижении цели — когда-то я считал именно так.
— И это ты называешь спасением, Льер?
— Называл, — серьезно поправил он. — Я хотел защитить тебя любой ценой, а защитить тебя от Золтера можно было исключительно так. Сейчас я понимаю, что это стало бы для тебя наказанием, а не спасением. Но понял я это только благодаря тебе. Понял, что чувства, семья, близость — гораздо более ценное, чем все, что мы называли жизнью. Гораздо более ценное, чем жизнь.
— Золтер, — я помедлила, но потом все-таки это произнесла: — Золтер убил твоего отца. Когда тот узнал, что его отношение к возникновению Пустоты совершенно иное, нежели чем… он пытался представить.
— Я догадывался, — глухо сказал Льер. — И мать тоже. Правда, не знали, с чем это связано на самом деле, хотя и предполагали, что власть отца при Дворе стала слишком велика. Его уважали и ценили, как опытного главнокомандующего и сильного элленари, обладающего могуществом Смерти. Мы думали, что все дело в этом, что Золтер избавился от него именно по этой причине. Именно поэтому я согласился на участие в заговоре.
— Но как твоему отцу удалось узнать, что именно Золтер стал причиной угасания Аурихэйма?
Льер покачал головой.
— А мама? Она знала о заговоре? Ты должен ей сказать, что ты жив!
Лицо его окаменело.
— Нет, она не знала, — он поднялся и помог подняться мне. — И нет, я ей ничего не скажу. Пусть считает, что я ушел за Грань. Так будет лучше.
— Для кого?! — воскликнула я, глядя ему в глаза. — Льер, ты видел ее отчаяние! Как можно заставлять ее пройти через такое, как можно…
— Лавиния, — он перебил меня мягко, но решительно, — чем меньше тех, кто знает мою тайну, тем лучше.
— Чем меньше?! Она твоя мать! Что ты собираешься делать дальше, Льер? Как долго ты сможешь носить личину Золтера?
— Это было спонтанное решение, но сейчас я думаю, что всю жизнь.
Я покачала головой.
— Всю жизнь?! Льер, всю жизнь рядом со мной ты будешь с его лицом?
— Какие предложения есть у тебя?
Предложений у меня не было. Я не представляла, как выпутаться из этой паутины лжи, в которой мы оказались. По крайней мере, пока. Но если их нет пока, это вовсе не значит, что они не появятся потом.
— Ты сказала всю жизнь, Лавиния, — он коснулся моих губ, глядя в глаза. — Всю жизнь — значит ли это, что ты хочешь остаться со мной?
— Это значит, что я хочу помочь Аурихэйму, — сердито сказала я, убирая его руку, потому что прикосновения Льера выбивали из головы все важные мысли. — И что я останусь до тех пор, пока не станет ясно, что с Пустотой, и как я могу помочь. Но у меня есть условия…
— Даже не сомневался, — он привлек меня к себе, невзирая на мои попытки упереться ладонями в грудь и освободиться. — У тебя всегда есть условия, Лавиния.
— Я хочу дать своей семье понять, что со мной все в порядке, — не дожидаясь возражений, вскинула руку. — С помощью Амалии. Отправим ее домой, она расскажет Винсенту все, пока пусть будет так. Лучше так, чем…
Я не закончила: прекрасно понимая, что стоит мне появиться в Мортенхэйме, как Винсент запрет меня в комнате и сам будет ночевать в кресле. Не только он, но и толпа людей Фрая с боевыми амулетами, и наверняка еще и Тереза, которая в упрямстве ничуть не уступает брату. Словом, все это совершенно лишнее.
А вот Амалии самое место в нашем мире, подальше от элленари.
— Что-то еще? — Льер по-прежнему улыбался, и когда он так улыбался, мне совершенно не хотелось думать о чем-то серьезном. Хотя в ближайшее время мне придется очень много думать и очень много слушать, а ему придется многое мне рассказать.
— Да, — сказала я. — Мне нужно понять, что на самом деле представляет из себя Аурихэйм. Проще говоря, я хочу посмотреть мир, Льер. Хочу понять, смогу ли я остаться здесь навсегда.
Впервые за все время взгляд Льера показался мне удивительно светлым. Настолько светлым, что я невольно залюбовалась этой переменой, особенно на контрасте с жесткой резкостью его черт. Которые тоже смягчились, когда он произнес:
— Ты его полюбишь, Лавиния.
7
Проснулась я со странным чувством легкости и тревоги. Как эта парочка могла уживаться во мне? Должно быть, так же, как рядом оказались мы с Льером, совершенно не похожие друг на друга и друг другу не подходящие. Впрочем, когда речь заходит о чувствах, все «подходящие» и «неподходящие» стираются, эти определения гораздо больше относятся к тем, кто действует по расчету, но… Мои действия вообще не поддавались никакому описанию. Вчера я занималась любовью в лесу (и даже сейчас при мысли об этом мне хотелось зажмуриться, а щеки начинали пламенеть так же густо, как узор на руке).
Арку мы не дозвались.
То ли Эртея была оскорблена тем, что мы устроили (я склонялась к этому варианту), то ли тем, что волшебному дереву все равно, кто его зовет, когда ему не хочется отзываться (вариант Льера). Как бы там ни было, назад мы вернулись без каких-либо пояснений по поводу узора, который продолжал гореть. Все так же ярко, как и вчера, судя по тому, что я чувствовала. Именно чувствовала, потому что под иллюзией его не было видно.
