Надо же, – удивленно подумала Марьяна, – дался мне этот линди-хоп, даже сюда пролез, вместе с объятиями, острая нехватка которых как раз вполне очевидна и по-человечески понятна. Но танцы, дурацкие танцы – неужели мне все это время настолько хотелось? Может быть, зря не стала даже пробовать, решив, что уже поздно, куда взрослому человеку все это учить с нуля? Если бы тогда записалась в группу, может, уже танцевала бы – не блестяще, но более-менее сносно, так, чтобы было не очень стыдно выйти с другими на набережную и плясать у всех на глазах? Три года даже для медведя вроде меня неплохой срок. А я их, получается, упустила. И до сих пор ничего не умею. Обидно – жуть!
Да я, собственно, каждый день что-нибудь вот так упускаю, – мрачно сказала себе Марьяна. – Ежедневно, с упорством, заслуживающим лучшего применения, не записываюсь на танцы. И не делаю кучу других прекрасных вещей. Даже вот прямо сейчас вместо того, чтобы сесть и вспомнить, как на самом деле провела первые дни этого лета, зачем-то пишу всякую чепуху. Лучше бы языки поучила, честное слово. Благо для них придумали столько обучающих приложений – только качай.
Но все равно зачем-то перевернула страницу и продолжила писать: «3 июня. Мы сегодня весь день честно бездельничали, только сходили на рынок за ягодами, по дороге выдули по стакану эспрессо с лимонадом и льдом, вернулись домой, и упали. И, собственно, валяемся до сих пор. Зато, не просыпаясь, заказали билеты – самое смешное, что я уже не помню, куда именно. В смысле, на чем мы в итоге остановились: Корфу или Пиран? Или все-таки остров Гозо? Можно, конечно, проверить, но нарочно не буду: пусть потом выйдет сюрприз».
Четвертое июня по Марьяниной версии было посвящено радостям пешей прогулки до офиса: на этой загадочной новой работе, пришедшей на смену банковским колготкам, подробностей о которой Марьяна сама не знала, в смысле не могла вот так с налету сочинить, сложилась традиции начинать рабочую неделю не в девять, как всегда, а в одиннадцать, чтобы понедельник не казался тяжелым днем. Пятого она не стала обедать, ушла на час раньше, и они с эн успели съездить в Ботанический сад. Шестого июня пошел долгожданный дождь, а на рынке наконец появилась розовая черешня, седьмого они случайно попали на джазовый концерт, восьмого сразу после работы улетели в Таллинн, чтобы гулять там девятого и десятого, не отказывая себе ни в чем, а одиннадцатого с энтузиазмом принялись за поджидавшие дома дела. Двенадцатого июня Марьяна разнообразия ради внесла в свой утопический отчет немного драматизма: прекрасный неведомый эн уехал в командировку, а она сама простудилась, но жаловаться на обстоятельства оказалось так скучно, что простуда прошла уже к вечеру тринадцатого, так что четырнадцатого она снова пошла танцевать, пятнадцатого веселилась с коллегами в баре, все-таки пятница – это святое, шестнадцатого праздновала день рождения подруги, а семнадцатого, то есть сегодня, ходила на рынок, а потом полдня пекла пирожки по маминому рецепту, как всегда, на ходу изобретая новые начинки и предвкушая, как завтра удивится вернувшийся эн: на его памяти она пирожков еще не пекла, просто не до того как-то было, а тут вдруг образовалась пауза в их общих веселых летних делах.
Поставив точку, Марьяна отложила в сторону ручку, какое-то время растирала занемевшие от непривычной работы пальцы, рассеянно перечитывая последнюю запись о пирожках, и вдруг расплакалась, горько, навзрыд, как в детстве, потому что все написанное – неправда, Деда Мороза не существует, игрушки не оживают по ночам, кошки не разговаривают, никакой эн никогда не приедет, никто не покупал билетов на Корфу, завтра понедельник, и к восьми тридцати надо быть в банке – в колготках, непременно в колготках! – а еще очень сильно, вот прямо сейчас, немедленно, безотлагательно, хочется пирожков с начинкой из картошки и сыра с капелькой брусничного джема, которых она не пекла, и вообще никто никогда не пек.
На часах была половина одиннадцатого, а до центрального входа в парк – два с лишним километра, но Марьяну это не остановило. Она надела спортивный костюм, когда-то купленный специально для пробежек; бегать так и не стала, несколько раз начинала и тут же бросала, очень ей это не нравилось, лучше уж подолгу ходить, но покупка все равно оказалась полезной: когда ты в костюме, ты в безопасности, у окружающих к тебе никаких вопросов, даже если ходишь по улицам одна среди ночи – ясно, человек занимается спортом, простая, понятная и одобряемая социальная роль.
Очень аккуратно вырвала из блокнота исписанные страницы. Сожгла их над кухонной раковиной, по одной, с каким-то злорадным удовольствием, бормоча под нос: «И все, и все, хватит сходить с ума!» Смыла пепел, а потом торопливо прошлась по раковине губкой со специальным чистящим средством, чтобы уж точно не осталось ни следа. Пока возилась, время подошло к одиннадцати, но Марьяна взяла блокнот, надела кроссовки и вышла из дома. Почти всю дорогу до парка она пробежала – не то чтобы быстро, так, трусцой, то и дело сбиваясь на шаг, но по ее меркам это был настоящий спортивный подвиг: больше двух километров всего за четверть часа. Зато можно сказать себе, что сердце колотится не от ужаса, а от непривычной нагрузки, что, кстати, скорей всего, правда: от ужаса – это все-таки было бы чересчур.
Положила блокнот на скамейку, с которой его взяла, а потом зачем-то долго вытирала руки о влажную от вечерней росы траву. На самом деле, конечно, наоборот, перемазалась. Но на душе вроде стало полегче. В смысле, не так страшно, как было по дороге сюда. А потом стало совсем не страшно, без всяких сравнений, просто не страшно, и все. Марьяна шла по ночному городу, очень медленно, задрав голову к светлому бирюзовому, как всегда в июне, ночному небу, насмешливо думала: «Что это я вообще устроила? Хотела же просто вести летний дневник». Но сожалений не испытывала – ни что взяла чужой блокнот со скамейки, ни что теперь отнесла его обратно, ни о том, что случилось в промежутке. И вообще ни о чем, разве только немножко о танцах, все-таки надо было еще шесть лет назад пойти учиться, сразу после того, как впервые увидела ребят, танцующих на улице линди-хоп. Но и так, как в итоге вышло, тоже хорошо.
Дома, пока раздевалась, как бы рассеянно цапнула из миски теплый еще пирожок, за ним второй, но на этом остановилась. Жрать на ночь – грех из числа священных, то есть почти обязанность всякого уважающего себя человека, но меру все-таки надо знать.
Закинула влажный от пота спортивный костюм в стиральную машину, сама отправилась в душ. Вышла оттуда, завернутая в полотенце, некоторое время стояла на кухне, задумчиво глядя на полку с запасами зеленого чая: не выпить ли на ночь? Чтобы потом уж точно до утра не спать и лопать пирожки, – насмешливо сказала себе она и решительно отправилась в спальню. Хорошенького понемножку, даже если это хорошенькое – воскресный вечер. Бывают такие понедельники, наступление которых имеет смысл не оттягивать, а приближать.
Спала так крепко, что не услышала, как вошел прилетевший ранним утренним рейсом Нильс. Однако стоило ему пройти на кухню и загреметь мисками, сразу проснулась и сказала:
– Это не то, что ты думаешь! В смысле я не изменила тебе с первым же поваром, согласным платить за любовь работой. А честно, сама, своими руками их для тебя испекла.
