Третье апреля, Инляндия
Люк Дармоншир
Его светлость очнулся в вязком тумане, слабый, как младенец. Зашарил руками вокруг, повернулся набок, не понимая, почему в ушах так грохочет. Зрение постепенно фокусировалось: маленькая, аскетично обставленная комната в комендатуре Третьего форта, ночник, виталист… Дармоншир сглотнул: под кожей мага пульсировала горячая сытная кровь.
– Очнулись, ваша светлость! – сказал дежурный с облегчением и направился к нему. Люк поморщился: голос ввинтился в виски ледяными копьями, а грохот – наконец-то стало понятно, что это работают орудия, – вибрировал, казалось, прямо в голове. Внутри разворачивался нестерпимый голод; герцог дернул руками, почувствовав, как вытягиваются когти, и сжал зубы.
– Не подходисс, – прошипел Люк. Маг Жизни остановился, пригляделся – и лицо его стало испуганным. – Иди к двериссс. Сссколько я ссспал?
– Трое суток, ваша светлость, – виталист медленно и осторожно отступал к выходу. Кровь пульсировала так заманчиво, что Дармоншир закрыл глаза, отвернулся к стенке – бороться с голодом становилось все труднее.
– Что там ссснаружи?
– Иномирянам вчера пришло подкрепление. С утра атакуют. Пока держимся, – маг, очевидно, боялся, но все-таки профессионал в нем взял верх. – Милорд, я могу вам чем-то помочь?
– Нет. Прямо ссссейчас сскажи всем, чтобы ушли с моей дороги, – прошипел Люк, корчась на кровати. – Ссспряталисссссь. Иначессс будут сссжертвы…
Хлопнула дверь, послышались поспешные шаги, голоса. Дармоншир запрокинул голову, судорожно облизнулся и зашарил по тумбочке в поисках сигарет. Раз, два… топот ног, щелчок зажигалки… три, четыре, пять… затяжка. Голоса все дальше. Рокот артиллерии… шесть, семь… еще затяжка полной грудью, до темноты в глазах.
Люк смог досчитать до двадцати – а затем держаться стало невозможно, и он вывалился из дверей, вжимая в ладонь тлеющую сигарету и шатаясь. Сумел дойти до выхода из комендатуры – и, лизнув саднящий ожог, окинул взглядом пустой плац. Люди были рядом – затаившиеся за машинами, прижавшиеся к стенам, к башням, закрывшиеся в помещениях, тихие… он ощущал их страх, дыхание, ток крови. Мотнул головой, раскидывая руки, и поднялся в небо Змеем Воздуха, ревя от голода.
Его ослепило заходящее солнце – и он, на несколько мгновений придя в себя, изогнулся и завис высоко над укреплениями, раздраженно взбивая воздух хвостом. Над ним в легких перистых облаках, устилающих небо, начала образовываться воронка. Увидел он кипящее сражение, дым нефтяных полей, вспышки артиллерии на всех фортах, подлетающие комья земли и ошметки деревьев на местах взрывов, наступающую тьму охонгов, стаи раньяров, атакующих позиции защитников на засеках, и тха-охонгов, похожих на двигающиеся холмы. Люк на последних крохах воли заставил себя отвести взгляд от вновь засновавших по плацу солдат и понесся вправо – туда, где враги проломили оборону.
К стене между Четвертым и Пятым фортами уже выходила пятерка тха-охонгов, сопровождаемая парой сотен мелких собратьев. Раньяры бросались на башни, пытаясь уничтожить орудия, и, судя по тому, что одна из башен Четвертого форта была сплошь облеплена «стрекозами», ее защитники пали.
Отчаянно отбивающиеся военные на стенах форта увидели, как огромный полупрозрачный змей в потоках клубящегося ветра содрал с башни «стрекоз», отшвырнув их, а затем с невероятной скоростью облетел стаю раньяров по спирали – и чудовищ потянуло вверх и прочь от башен образовавшейся огромной воронкой. Смерч захватил двоих тха-охонгов и несколько десятков охонгов и с тяжелым гулом понесся обратно на позиции наступающих, а змей с высоты обрушился на одного из оставшихся гигантов. Искореженный инсектоид размером с грузовик, дергая жуткими лапами, взмыл в воздух, захваченный огромным клювом, и в борьбе между змеиными зубами и хитином победили зубы. Защитники наблюдали, как сминается в пасти огромный визжащий инсектоид: с треском лопалась броня, текла белесая слизь, а змей, снова рухнув на землю, ударил мордой с зажатым чудовищем о почву раз, другой…Тха-охонга разорвало на куски, и змей принялся с жадностью глотать его, дергая хвостом из стороны в сторону и сбивая нападающих мелких охонгов.
– Его светлость прилетел, его светлость! – неслось над стеной.
– Не зевай, он один, подсобляй, за тебя твое дело не сделает! – орали командиры, и оглушительно стрекотали пулеметы, и орудия били с новой силой.
Вдруг, перебивая рокот артиллерии, над полем боя пронесся странный хрипящий и булькающий звук. Так мог бы всхлипывать гигантский кит. Защитники замерли: огромный змей стоял, широко расставив кривые лапы, склонив шею, и оглушительно сипел и кхекал, как нажравшийся шерсти кот.
– Великий Инлий, неужто подавился? – с ужасом прошептал один из артиллеристов. – Не дай боги!
Змей все сипел и дергался, аж до закатившихся глаз, затем захрипел – и из зубасто-клювастой пасти вылетел облепленный слюнями огромный кусок хитиновой брони с передней охонговой лапой и остатками плоти. Чешуйчатый герцог с омерзением отшвырнул его и повернулся к оставшимся тха-охонгам, угрожающе шипя.
За полчаса было покончено и с раньярами, и с охонгами. У стены между Четвертым и Пятым фортами остались лежать три искореженные туши тха-охонгов: змей больше не пытался их жрать, зато то и дело дробил клювом и глотал мелких охонгов.
– Не отравился бы, – обеспокоенно сказал товарищу минометчик, залегший в сторонке – чтобы увлекшийся чешуйчатый союзник случайно не задел своих. – Они же ядовитые.
– Ничего, – бодро ответил ему сослуживец, – в Тидуссе вон и кузнечиков едят, и тараканов жареных… а это, считай, вообще креветка, только огромная!
– Так то жареных, – минометчик с сомнением смотрел на исчезающего в огромной пасти охонга. – Хотя… а давай-ка ему парочку поджарим!
И в сотне метров от завершающего уничтожение противника змея в общем грохоте зазвучали новые взрывы.
Люк, с омерзением повозив языком по земле, чтобы избавиться от привкуса муравьиной кислоты, снова поднялся в воздух. Наступление продолжалось, но прорывы больше нигде не угрожали – и он, прежде чем вернуться в Третий форт, понесся к морю. Потому что голод не отступил – сколько там было мяса на этих охонгах? На один зуб, да еще в желудке противное ощущение, будто набил его ореховой скорлупой, и из-за кислоты есть хотелось еще больше.
Он нырнул в воду, тут же заметил добычу – и очнулся только на закате, под водой, с тушей дельфина в зубах. Вода была красной – и Люк сначала решил, что это заходящее солнце так окрасило море… но затем рассмотрел обрывки плоти и черных плавников, качающиеся на волнах, помотал башкой от сожаления и недоверия – похоже, он уничтожил целую стаю дельфинов.
С сытостью окончательно вернулась способность соображать почти по-человечески. Змей заглотил оставшуюся тушу – не пропадать же добру – и, отяжелевший, полетел обратно низко над морем.
Вот и еще один урок, который не успел ему дать Луциус Инландер. Потратил много сил – будь готов к тому, что, несмотря на подпитку в первородных ветрах и охоту, проспишь несколько суток, а после пробуждения будешь готов съесть любое живое существо, оказавшееся поблизости. Сколько, интересно, таких мелочей еще упущено – и сколько придется узнавать, рискуя собственной шкурой и жизнями близких. Неудивительно, что старый змей был таким сухим и собранным и имел такой нелегкий характер. Опасность стать каннибалом кого угодно заставит держать себя и свою жизнь под контролем.
