– Не смей, – жестко прошептала Лариди.
Иномирянин постоял перед молчащим строем и повернулся к всаднику на охонге.
– Кормить его, – скомандовал он визгливо и чиркнул ножом по груди полковника Симерса. Потекла кровь, охонг заверещал, качнулся вперед. Закричали люди, сжался Симерс – и Берни, прыгая на связанных ногах, рванулся вперед, сбивая с ног не ожидавшего нападения надсмотрщика.
Не один рванулся и не первым. Дармонширцы отчаянно кидались на иномирян, прыгали, падали, ползли вперед; пользуясь суматохой, пытались развязать друг другу руки и ноги. Крик стоял дикий. Нескольких врагов удалось сбить с ног, и на них наваливались, давили локтями, силясь задушить. Верещали охонги, автоматчики палили в воздух, и кто-то был уже ранен отрикошетившими пулями. Охонг, стоявший около Симерса, крутился вокруг своей оси, дергая лапами-лезвиями и убивая всех вокруг. Полковник лежал мертвый – по нему пришелся один из первых ударов.
Ворота распахнулись, внутрь ангара ворвалось несколько десятков иномирян с оружием. Им навстречу бросились успевшие освободиться солдаты и офицеры – кто-то хватал вместо оружия кирпичи из упаковок, кто-то шел с голыми руками. Берни, сумевший зубами вытащить нож у сбитого им иномирянина, вооружился им – но прежде успел выцепить в хаосе майора Лариди, которая зубами пыталась развязать руки одной из серениток, и освободил их, а затем только кинулся на врагов.
Кипел безнадежный бой: в ворота вбегали все новые враги, разгоняющие пленных плетьми и вяжущие их; появлялись еще охонги, тут же начинавшие верещать и теснить людей к стенам. Надзиратель, получивший от кого-то кирпичом по голове и залитый кровью, багровый от злости, орал так, что слышно было во всех уголках ангара, – и, судя по тому, что автоматчики продолжали стрелять над головами, а охонгов оттаскивали от дармонширцев, он требовал не убивать восставших.
Но на полу, залитом кровью, уже лежали тела и дармонширцев, и иномирян. Берни, с группой офицеров пробивавшийся к воротам, краем глаза увидел, как схватили и вяжут серенитку, – но тут бок его прошило болью, и он упал, зажимая рукой живот слева, там, куда вошла пуля.
Его подхватили, потянули куда-то в угол – а иномиряне орали, хлестали плетьми, наводя порядок. Оставшихся в живых солдат и офицеров оттеснили к стене, туда же кинули стонущих раненых.
Надзирателю с поклонами смазали голову какой-то мазью, и казалось, что с одной стороны его лицо обмакнули в грязь. Он раздраженно ходил вдоль строя, а помощники продолжали работать плетьми, избивая пригибающихся, жмущихся к стенам дармонширцев.
– Говорить, кто брат колдуна! Или всех вас убить на солнце восход! – крикнул главный, поднимая руку со сжатым кулаком.
Строй молчал. Молчал и Бернард – он видел происходящее сквозь промежутки между ногами закрывающих его соратников, а склонившаяся над ним майор Лариди зажимала его рану и зубами рвала рубашку, чтобы перевязать. Кто-то плюнул в сторону иномирянина – и солдата повалили, с остервенением хлеща плетьми. Надзиратель со злостью посмотрел в ту сторону.
– Брат колдуна здесь, – сказал он громко. – Мы будем сказать это врагу, и колдун Дар-мон-шир прийти сюда. Если нет, мы бросить ему не одна голова, а все ваши голова. Если вы говорить, кто брат, получить свободу. Если не говорить, вы все умереть на солнце восход.
Берни зашипел от боли.
– Терпи, малек, – прошептала Лариди, торопливо затягивая импровизированный бинт над прокладкой из ткани и оглядываясь на иноземцев. – Терпи. Пуля прошла навылет, задет край. Если не истечешь кровью, будешь жить. – Она помолчала и добавила: – До утра так точно.
* * *
Люк опустился напротив ворот Третьего форта – они были открыты, а в лесу через дорогу тлели красные пятна ям, к которым таскали трупы. Там и сейчас находились люди из похоронных команд – их силуэты, подсвеченные отблесками пламени, казались зловещими.
Тревожно молчали форты. Не слышно было больше выстрелов, как и верещания инсектоидов, и только запах гари и пороха свидетельствовал о недавно шедших боях.
Несмотря на ночь, у крепости царила суета, но по окрикам, по коротким обрывкам тревожных фраз, даже по напряженному взрыкиванию транспорта было понятно, что люди на грани отчаяния. На дороге урчало несколько грузовиков – туда грузили раненых, слышались стоны и уговоры санитаров. От орудий, стоящих за стеной и на стене, несло смазкой и окалиной, и у них тоже суетились люди: проверяли, чинили, бряцали инструментами.
Его, конечно, заметили – закричали часовому на десяток голосов, а часовой уже заорал куда-то вглубь форта, и там послышались возбужденные вопросы и восклицания.
– Герцог вернулся? Герцог!
Люк, направляясь к воротам, подошел к грузовикам с ранеными. Санитары работали быстро, аккуратно – двое снизу подавали носилки, двое сверху принимали их, размещали пострадавших в кузове. Неподалеку лежали несколько тел, накрытых брезентом. Не успели.
– Как вы, бойцы? – громко спросил он у лежащих в грузовике.
– Еще живы, ваша светлость, – сипло ответил кто-то из темного кузова. – Кто больше, кто меньше.
В грузовиках вперемешку со стонами раздался болезненный хохот.
– Отставить меньше, – криво усмехнулся он. – Всем встать на ноги.
– Так точно, – бодрясь, отвечали ему на несколько голосов.
– Так-то лучше, – сказал он и постучал ладонью по прохладному борту грузовика. – Сигареты есть у кого?
Один, с перемотанными рукой и головой, под недовольное бурчание спрыгнувших вниз санитаров подполз к краю и протянул Люку самокрутку и зажигалку.
– Спасибо, – поблагодарил герцог, с наслаждением прикуривая и затягиваясь дешевым горлодерным табаком.
– Как думаете, отстоим Дармоншир, ваша светлость? – спросил угостивший его, принимая обратно зажигалку.
– Конечно, – ответил Люк единственное, что он мог ответить, и отступил: санитар крикнул водителю «трогай», и грузовик зафырчал, двинулся вперед. – Конечно, – повторил он тихо и направился в крепость.
Часовой радостно приветствовал его, и герцог кивнул в ответ:
– Какой сегодня день, рядовой? Который час?
– Шестое апреля, ваша светлость, – сообщил солдат, глядя на него с обожанием. – Только-только полночь наступила. Как хорошо, что вы вернулись, ваша светлость!
Люк едва заметно выдохнул и двинулся дальше. Слава богам, проспал он недолго, чуть больше чем полдня.
В командном пункте было дымно и тускло. Все так же телефонисты отвечали на звонки, только звучали они куда реже. Все так же обсуждал что-то с офицерами так, похоже, и не спавший командующий Майлз. Он поднял на Люка глаза – веко одного набрякло над налитым красным белком, под вторым был синяк, и сам полковник казался бледным в синеву.
– Вернулись, – сказал он отрывисто и громко. В голосе его звучали облегчение и упрек. – Ваша светлость, как-то нужно предупреждать, когда вы пропадаете. А то мы не знаем ни где вы, ни что с вами, вернетесь ли и можем ли на вас рассчитывать.
