Оскорбленный отказом, Ковров криво улыбнулся и подняв глаза к потолку, некстати вспомнил трудную судьбу и мучительную кончину вице-губернатора Радкевича. Филимонову изменила выдержка, он побагровел и едва не пинками вышиб посетителя прочь.
Известно, что раненый кабан смертельно опасен. Тогда Юрий Борисович этой мудростью пренебрег и осознал ее только сейчас. «Не поздно ли?» — спросил себя Филимонов.
* * *
Корчагин был явно взволнован, но невозмутимость встретившего его шефа успокоила. Юрий Борисович не торопился с вопросами, для начала предложил выпить по глотку виски — лучший напиток в жару. Позвякивая льдом в стакане, поведал, что звонила жена. Рассказала, что дети в восторге от теплого Средиземного моря, что отель, в котором они живут в Ницце, превосходный и что она купила мужу превосходную летнюю шляпу.
Корчагин настолько расслабился, что не сразу уловил приказную интонацию президента:
— Теперь докладывай!
Встрепенувшись, Пал Палыч достал блокнот.
В целом узнал он немного. Примерно в половине третьего секретарша Лида соединила Турсунова с неким абонентом, говорившим, как ей представилось, с одесским акцентом. Ровно в три Турсунов вышел из кабинета, и Лида терпеливо ждала его возвращения до восьми с лишком, после чего ударила в набат.
Дневная смена охраны видела вышедшего с территории без пиджака Султана Султановича. Он сел в стоящую метрах в двадцати от ворот «Волгу». Минут через пять «Волга» с Турсуновым уехала.
Ни дома, ни в конторе он до сих пор не появился. Пиджак его с бумажником и документами так и остался в кабинете.
Закончив доклад, Корчагин закрыл блокнот и застыл в кресле. Филимонов молчал и, прикрыв глаза, постукивал ладонью по столу. Через минуту он резко шлепнул себя по колену.
— Всей охране удвоить зарплату и потребовать утроить бдительность. К начальникам отделов и их замам приставить по два телохранителя…
— Откуда я их возьму? — ахнул Корчагин.
— Найди, найми, займи или роди! Это твои заботы. Завтра, если не объявится Султан, все бумаги из его кабинета — ко мне! Заявить в милицию, что «ушел и не вернулся». Скорее всего они ответят, что паниковать рано, что мало ли куда отправился молодой здоровый холостяк. Теперь о главном. Уверен, что кашу варит некий Ковров, президент банка «Нива». Подумай, как до него добраться. Только без шума и, не дай бог, стрельбы. На это тебе три дня. Еще виски?
* * *
На следующее утро неприятности продолжились. Едва Филимонов вошел в кабинет, позвонил Туманский. Визгливым голосом заорал, что звонит из автомата, что его квартира заминирована, что он вызвал милицию и на работу не приедет.
Юрий Борисович не успел вмешаться в словесный поток потрясенного вице-президента — тот бросил трубку.
Филимонов отправил на место возможной трагедии Корчагина и через силу занялся текущими делами, среди которых одно оказалось неожиданным и неприятным. Французская фирма, которая уже послезавтра была готова подписать взаимно привлекательный контракт, потребовала дополнительных банковских гарантий. Это означало, что контракт зависает, поскольку у французов появились сомнения в надежности партнера.
До последних событий Юрий Борисович счел бы такой демарш недоразумением, поскольку работал с фирмой не один год и подписал с ней не один десяток контрактов. Зато после событий недоразумение отпадало — ясно, что некто мутит водичку, и этот некто — Ковров.
* * *
Степан Григорьевич Дахно — начальник порта, что по нынешним временам означает фактического и безраздельного хозяина, имел неохватное тело матерого борова и головку молочного поросенка: пухлую, с белесыми бровями и ресницами, и к ним — голубые глазки-щелочки.
Порт который год дышал на ладан, и регулярно зарплату получали только главбух, главный инженер, сам Дахно и банда головорезов, охраняющих территорию. Размером зарплаты Степан Григорьевич себя не ограничил да еще регулярно отщипывал от изрядной суммы в твердой валюте, образующейся от сдачи ухарям купцам складских помещений в аренду.
Степан Григорьевич был толстокож и недалек, а потому бесстрашен. Он не смыслил ни на полушку в рыночных проблемах, потому что был типичным партийным выдвиженцем, не обремененным образованием. При этом Степан Григорьевич все же понимал, вернее, чувствовал, что сладкая жизнь — на время, найдутся, ох, найдутся зубастые волки и оттяпают его владения. Уже поползли слухи, что грядет аукцион, и порт пойдет с молотка. Не с его, дахновскими, капиталами соваться в игру, даже скинувшись с главбухом и главным инженером.
Будущее представлялось тусклым и безрадостным, и вот в такой же безрадостный, хоть и весенний, серенький, с мокрым снегом день в кабинете начальника порта Дахно объявился обаятельный Анатолий Леонидович Ковров, президент банка «Нива», и сразу взял быка за рога.
Обрисовав безграничные возможности альянса порт плюс флот, банкир взялся уладить все формальности и, если потребуется, аукцион подготовить так, чтобы самим у себя перекупить за разумную цену.
— Нам не аукциона бояться следует, Степан Григорьевич, а одного настырного флотоводца, — добавил Ковров. — Он меня обмануть вздумал, за что мы просто обязаны его наказать.
Союзника ищет, понял Дахно и прикинул, как бы под это дело с выгодой поторговаться.
Ковров оказался покладистым, все финансовые условия Степана Григорьевича принял и, в свою очередь, обещал содействие и верность.
Так что, когда выяснились истинные намерения банкира Коврова и потянуло откровенной уголовщиной, отступать начальнику порта было некуда, ведь банк «Нива» уже аккуратнейшим образом перевел на хитрый счетец Степана Григорьевича впечатляющий аванс, частично потраченный на строительство трехэтажного особнячка в элитном поселке у самого синего моря среди столетних сосен. Пришлось привлечь прикормленных лично Степаном Григорьевичем охранников и за работу и молчание посулить царские гонорары, обеспеченные опять же банком «Нива».
* * *
В гараже все утро обсуждали историю с Турсуновым.
— По девочкам пошел! — убеждал Бобочка. — Султаныч — ходок, каких поискать. Гарем уважает!
— Что ходок — правильно, — отвечал механик Сережа, — только не было случая, чтоб он хоть раз прогулял.
— Заболел! Любовь — болезнь, — нравоучительно изрекал Бобочка, — вроде насморка. Будешь лечить, пройдет через семь дней, не будешь — через неделю. Спорим, Султаныч через неделю заявится. Худой, бледненький, но здоровый!
— Много ты знаешь!
— А то! Я раз сто болел. И все неделю, не больше.
— Знаем, каким ты насморком болел, — хихикнув, отозвался слесарь Веня, — не в носу!
— Фуй, оха-альник, — тоненько пропел Бобочка. — Уйди, нехороший, из моей песочницы!
Виляя бедрами и мелко перебирая ногами, Бобочка удалился, и желтый круг на его спине плавно покачивался в такт шагам.
