Прыжок
Ох ты ж… сюда целым прибыл. А там, наверное, не очень я целый.
Эх, Рыбкин. Кретин ты, конечно.
Нет, я не жалею, я даже не задумался. Как увидел глаза этого Рыбкина, так… Он пацан совсем еще. Неуклюжий, бестолковый, правда, честный. Была у нас заварушка, он сам огреб, но никого не сдал. А вот руки из жопы, ничего в них удержать не может. Он еще такой, знаешь, весь в веснушках, мать говорит, это в деда. К нам мать приезжала, она как чувствовала, говорит: «Сергей Иванович, я вам Кирюшу как отцу доверяю, он у меня один. Была у него сестра, да…» И заплакала. А я уж спрашивать не стал. Чего сердце бередить, у самого двое девчонок. Я, когда они палец режут, с ума схожу, а тут… Хорошая мамка у Рыбкина. Заботливая, но в меру. Не сидит на нем, как курица на яйце, хотя на Рыбкине надо бы. Я вообще не знаю, как он жить собрался. Мать вот беречь его просит, может, думает, он в старости заботиться о ней будет. Рыбкин будет, это точно! Только я бы многое отдал, чтобы в старости к нему в руки не попасть. Старость сразу закончится.
Знаешь, есть такие люди – добрые, хорошие, но такие непутевые, что одно зло от них. Ну хорошо, не зло, зло это намеренно, просто один вред. Вроде бы помочь всем хотел, а все испортил. И непонятно, прощать таким или как. Ведь если с добрым сердцем, то, наверное, прощать нужно. Я не знаю. Рыбкин, кстати, если каким-то чудом армию пройдет, должен о моих дочках хотя бы как-то позаботиться. Они всем отделением должны, конечно, но Рыбкин больше всех. А от его заботы, боюсь, одной беды жди. Надеюсь, Маринка быстро снова замуж выйдет. Баба видная, еще и с работой. Потом, меня, наверное, как-то наградят, хотя от их наград толку никакого, посмертно особенно. У вас тут мои награды зачтутся? Не в курсе? Вот и я о том. У вас тут свои награды, я думаю. А эти лучше бы квартиру дали. А то живем в двушке маленькой вчетвером. Точнее, жили… Нет, все равно лучше, чем в общаге. Если по-честному, то в армии сейчас всё как надо. Я еще помню, как в двухтысячные было. Нищета… А сколько людей по глупости положили! Скажешь, я тоже по глупости? Может, и так. Но уж точно не от безденежья или предательства какого. Просто таких, как Рыбкин, нельзя в армию брать. Опасно для всей страны. Он и не хотел. Говорит, возьмите санитаром.
А куда его, лба здоровенного, в санитары?! Руки – как ласты. Вот он, дурень, гранату в ластах и не удержал. И что мне было делать?! Стоят двенадцать оболтусов и Рыба над гранатой. Глаза стеклянные. Ну как можно было ее выронить?! Я войну прошел, выжил, а тут… Мне, чтобы прыгнуть, Рыбкина аж оттолкнуть пришлось. А когда падал, время остановилось. Но жизнь не пролетела. Вспомнил Серегу почему-то. Тезка мой. У нас его Засранец Фартовый в роте прозвали. Они на машине ехали, а он фасоли наелся, попросил тормознуть, выбежал в лес, вернулся – машина в клочья… Он чуть с ума не сошел. Всех своих пацанов потерять… А потом за неделю до дембеля в засаду попал, два часа отстреливался, патроны кончились, он себя подорвал. Так вот, я на гранате лежу, вспомнил Серегу, думаю, жди, братан, еще одного Серегу Фартового… А маму Рыбкина я не обманул, слово сдержал. Знаешь, о чем только жалею? С женой не помирился. Разосрались в хлам. Из-за ерунды. Спали на разных концах кровати. Утром торопился, не помирился, не поцеловал. Она меня с войны ждала, а я… Она же теперь тоже жалеет. Еще как. Надо было помириться утром. Надо.
Ладно, куда тут самоубийцам?
И тут пришел Сиддхартха
Тяжело быть писателем в России. Необходимо с серьезным лицом рассуждать о судьбах человечества. Начнешь литературно валять дурака, и тебя распнут за девальвацию звания почетного. Но, как я уже сказал, с позиции «писатель» я взял самоотвод, а значит, есть в этой книге место для совершеннейшей дури, основанной тем не менее на реальном факте, почерпнутом мною из экскурсии по Бангкоку. Просьба визуализировать следующий текст и погрузиться в прекрасный мир социально защищенных наших предков (если верить Дарвину).
Это важный текст, в конце которого вы поймете, почему я предвижу апокалипсис и инвестирую в гречку и керосин. Беда пришла, откуда не ждали, хотя кино про это уже было.
Итак, слушаю я тайского гида и вот что узнаю. По словам местного гражданина, у обезьян, работающих в кокосовых колхозах на благо человечества, как выяснилось, повышенная социальная защищенность. Хозяин имеет право эксплуатировать особей в возрасте от 4 до 12 лет. После 12 лет государство платит каждому нашему предку ПЕНСИЮ (30 000 рублей на наши деньги, между прочим, платит, я так понимаю, доверителю, хотя не уточнил), и, самое главное – нельзя, чтобы одна обезьяна собирала в день более 1000 кокосов. Я тут на богомерзкой йоге вот о чем подумал.
Представим себе, что гид сказал правду. Меня как человека практичного стала интересовать технология. Начнем с нормы в 1000 кокосов. Возьмем кокосовый колхоз дедушки Ху. У него тридцать обезьян. Допустим, молитвой и электрошоком он не дает им всем разбежаться. Допустим, при помощи доброго слова и легкого пинка палкой по жопе он научил их всех собирать кокосы и приносить в искомый сарай. В это я верю.
Но что происходит с правилом 1000 кокосов в день? Кто, сука, считает? Дедушка Ху? На хрена ему это нужно, он капиталист-эксплуататор. Сама обезьяна Шима, которая прочла об этом, подписывая контракт? Отложим эту версию. Остается дедушка Су – инспектор Комиссии по защите прав обезьян. Он ходит по колхозу и считает, сколько кокосов собрала каждая мартышка. Я даже верю, что дедушка Су – Альберт Эйнштейн и в своих подсчетах следит сразу за всеми тридцатью тружениками. Рабочая версия.
И вот представим… Дедушка Су заметил, что мартышка Шима собрала 1000 кокосов и, сволочь, собирается собрать 1001-й. Что он делает? Правильно. Сообщает об этом дедушке Ху, тот бьет Шиму по жопе палкой. Шима, мягко сказать, в недоумении. Целый год ее били палкой по жопе, чтобы она собирала кокосы. Что вдруг опять? Она, разумеется, начинает собирать быстрее, все злятся, она получает по жопе еще пятьдесят раз и наконец догоняет, что кокосы более собирать не нужно. И так неделю подряд. Ее обезьяний мозг пытается выстроить логическую цепочку. «Интересно же, почему это в какой-то момент дедушка Ху лупит меня палкой, чтобы я прекратила собирать кокосы». Может, у него психоз, может, после заката кокосы киснут. Шима изобретает солнечные часы (мало ли, до пяти рабочий день), термометры (мало ли, после 25 Цельсия – отбой) и всякие другие закономерности, так как психически здоровая обезьяна не догадается, что все дело в том, что ее защищает профсоюз. Но хрен с ним! Шима – тоже Эйнштейн, она поняла, в чем дело, через пару месяцев научилась считать до 1000, сама дает палкой по жопе всем, кто в школе не ходил на алгебру, а после 1000-го кокоса идет курить бамбук в прямом смысле этого слова или читать Маркса. В это я верю, но совершенно неясно, что происходит с возрастными ограничениями.
Как мы помним, работать обезьяна может с 4 лет. У меня живое, после детокса, воображение. Итак, утро. Все обезьяны построились, как алкаши в «Операции Ы».
– Ну что, граждане алкоголики, хулиганы, тунеядцы, кто хочет сегодня поработать? – говорит дедушка Ху.
