Отец тяжело вздохнул, вновь оттянул пальцами ворот и оттер ладонью вспотевшую шею.
– Я уважаю твою маму, поэтому не смог ее обманывать. Я все ей сказал. Она… Она чудесная женщина, красивая и умная. Она всегда оставалась рядом. И я буду благодарен ей за все – за наши совместные годы, за тебя, за то, что она делала для нас.
– Тогда почему?… Что в ней, другой, такого?!
– Ты не понимаешь, – огорченно вздохнул отец. – Я просто ее полюбил. Просто полюбил – вопреки всему.
Его слова звучали киношно, неправдоподобно, словно написанные посредственным сценаристом для мелодрамы. Может, поэтому Данила отказывался принимать их как правду? Вот сейчас отец рассмеется, растреплет, как обычно, ему волосы и скажет, что пошутил, как нередко бывало в детстве.
Но отец не шутил, а продолжал взирать на него тем невыносимым просящим взглядом. И Данила не выдержал:
– Да не смотри на меня так! Если решил уходить – уходи! Но не надо рассказывать, как тебе больно, как тебя мучает совесть! Уходи!
Папа устало вздохнул, выложил на стол купюру – за их так и нетронутый чай, и поднялся.
– Я надеялся, что ты меня поймешь, Дани. Наша с твоей мамой жизнь зашла в тупик. Ушли чувства.
– Это у тебя к ней ушли чувства! А она тебя продолжает любить!
Отец посмотрел на него долгим взглядом, словно хотел что-то еще сказать. Но, наткнувшись на жесткий взгляд сына, он промолчал, лишь снова тяжело вздохнул и отправился к выходу. Данила опустил голову и закрыл лицо руками. В одночасье рухнула их благополучная и привычная жизнь! Сам он был уже взрослым и самостоятельным: снимал квартиру, работал, встречался с бывшей сокурсницей и даже подумывал о женитьбе. Жизнь родителей текла почти параллельно его собственной. Почти, потому что точки пересечения оставались – Данила каждую неделю по пятницам проведывал родителей, привозил маме пирожные «картошка» именно того классического вкуса, какой она любила. Они продавались неподалеку от места его работы, Данилу уже знали в кулинарии, и по пятницам к пяти вечера его ожидала на прилавке перевязанная лентой коробка.
Он отвозил пирожные, расспрашивал родителей о здоровье, бытовых мелочах, делился своими новостями. Это был обязательный пятничный ужин, на который он приходил один, хоть на другие семейные праздники приводил и девушку. Мама к его приезду наряжалась, а отец, наоборот, переодевался из привычных деловых костюмов в домашний. Данила засиживался в родительском доме допоздна, а потом уезжал обратно в свою небольшую и пока холостяцкую квартиру с пакетом маминых пирогов, банкой наваристого грибного супа или миской котлет.
Он и мысли не мог допустить, что их уютную рутину однажды что-то разрушит, да еще таким жестким образом. Изменения могли происходить у него: женитьба, переезд, покупка своей квартиры, рождение детей, может быть, что-то еще… А у родителей жизнь шла по проложенной колее из года в год, и, казалось, это их устраивало. Но в тот день, огорошенный новостью отца, Данила впервые задумался – а были ли они так уж счастливы? Отцу, несмотря на все старания мамы, чего-то не хватало. А она пожертвовала карьерой и своими интересами ради них. Маме было пятьдесят, она еще сохранила остатки былой красоты, но у нее, по большому счету, ничего не оставалось, кроме семьи, потому что половину своей жизни она посвятила только ей. Она сидела дома с единственным сыном до его школьного возраста, потому что в детстве у Данилы было слабое здоровье и два дня посещения детского сада оборачивались бронхитами и пневмониями на долгие недели. Сына нужно было водить в различные развивающие кружки, на плавание – укреплять здоровье, и в уголок юного натуралиста при местном Доме культуры, потому что Данила очень любил животных. Всем этим занималась мама, потому что папа работал, зарабатывал, учил, открывал, писал и защищался. Страдающий гастритом муж не мог питаться в столовых, ему всегда нужен был горячий суп и паровые котлеты, поэтому супруга изо дня в день вставала к плите и готовила свежее, парное, диетическое. Муж-интроверт не выносил дома чужих, поэтому чистоту наводила не помощница по хозяйству, а жена. Муж-ученый то защищал кандидатскую, то докторскую, то писал научные статьи и делал открытия, а его половина создавала необходимые ему комфорт, тишину и уют. Он был светилом, а она – верным спутником, вращающимся в его тени по одной и той же орбите. На собственные интересы у мамы не оставалось времени. Говорили, что у нее был литературный талант. Она даже что-то писала, но так и не закончила ни одного романа. А еще в молодости мама была такой красивой, что ее приглашали на кинопробы. Ее тициановского цвета волосы, белоснежная кожа и яркие зеленые глаза мало кого оставляли равнодушными, но мама преданно любила мужа.
С возрастом ее яркая красота поблекла, осеннее золото волос сменилось зимним серебром. Белоснежность кожи испортили пигментные пятна. Зато улыбка мамы оставалась прежней – ласковой и любящей. И свет в глазах не тускнел, как не блекла и их травянистая зелень. В тот день после признаний отца Данила еще долго сидел в кафе, думая о произошедшем и пытаясь понять, что и в какой момент в жизни родителей пошло не так. С самого начала? Или уже на завершающей прямой? И почему он, их сын, навещающий родителей каждую неделю, не заподозрил неладное? Да, как-то отметил вслух, что отец будто помолодел и сбросил вес. Папа тогда отшутился, что это все волшебные витамины, которые ему купила супруга. А мама все так же сияла глазами, улыбалась и, похоже, не подозревала о надвигающейся катастрофе. Или знала, ведь у женщин интуиция как у кошек? Не могла не знать, потому что ее подруга Анна Петровна, на глазах у которой все и происходило, наверняка что-то шепнула.
Спохватившись, что уже слишком долго сидит в кафе, Данила торопливо рассчитался и почти бегом отправился к метро. Но, гонимый тревогой, поехал не к себе, а в родительский дом.
Он опоздал всего на каких-то полчаса. На роковых полчаса! Врач со «Скорой», который засвидетельствовал смерть, обронил, что если бы они приехали раньше, то маму еще можно было бы спасти. А Даниле, помимо слов врача, врезался в память облик мамы – она лежала на кровати с безмятежно-спокойным лицом, будто просто уснула, а не умерла… А рядом валялся пустой пузырек из-под снотворного. Для нее жизнь с уходом мужа закончилась. Папа пережил маму всего лишь на сутки: сердце не выдержало потрясения и чувства вины.
– Кто? Кто она, Анна Петровна? – после двойных похорон вопрошал Данила подругу мамы и сотрудницу отца, горя желанием узнать имя той, что стала причиной трагедии.
– Аспирантка. Молодая, симпатичная, – нехотя призналась Яблонева. – Вроде казалась серьезной и порядочной девушкой. А оно вон как вышло…
У «молодой и порядочной» аспирантки было необычное имя. А еще у нее хватило или, наоборот, не хватило совести не прийти на похороны. Впрочем, вскоре Данила все-таки увидел ее – она явилась на кладбище, на могилу отца тайно, спустя несколько дней. Издали наблюдая за ней, Данила чувствовал, как в нем зарождается что-то новое, черное, губительное, чего никогда в нем не было, – ненависть. Как он тогда удержался, не выплеснул «этой» в лицо всю ту горечь, которая переполняла его, как не выкрикнул все обвинения ей, не назвал в глаза убийцей? Может, если бы он это сделал, все потом случилось бы по-другому. Но тогда он, раздираемый бешенством, негодованием, болью и ненавистью, не нашел ничего другого, как поехать туда, где, как он надеялся, ему станет легче, – на тренировочную площадку, к Петровичу, ребятам и любимым собакам. Если бы он выждал после похорон необходимое время, если бы не встретил на кладбище «эту», если бы выкрикнул Стефании все в лицо, то не допустил бы еще одной ошибки.
