А, как оказалось, некогда. И два года – не факт, что в силе будут. Встает вопрос: а имеет ли он право ей на шею инвалидом сесть? Софьюшка не прогонит, будет до последнего за ним горшки выносить. А ему каково? И сын ее что скажет?
Парень пришелся ему по душе. То есть и тут эгоизм сыграл свою роль: Сашка не только мать не осудил, застав его, Риттера, полуголого у них на кухне поутру, но и пожал ему руку, словно бы принимая ситуацию. И Риттер видел, не играет парень, рад за мать, искренне рад. А уж как он-то рад был! А Соня! Сладилось у них втроем, от разговоров кухонных до деловых. Одного не понимал Риттер, взрослый уже Саша, а не женат! Сонечке как-то раз даже вопрос задал: невеста, может быть, имеется? Узнав, что нет, обрадовался. Вот какому бы парню он свою дочь вверил, не колеблясь ни секунды! И Соня, как потом выяснилось, об этом же подумала. Видела она фотографию его девочки, изумилась красоте. Только не сказал он, где она сейчас. Потом, решил, как-нибудь…
Риттер остановился и понял, что до дома осталось всего пара кварталов. Перед глазами была площадь с памятником пролетарскому вождю. И родной суд. Завтра Риттер будет просить об отставке. Но сейчас он должен решить, что скажет Софьюшке.
Он лишь успел вставить ключ в замочную скважину, как дверь распахнулась. Тревожные глаза, немой вопрос.
– Все не так плохо, – хохотнул Риттер, отводя взгляд.
Не поверила! Вопрос сменился укором.
– Можно операцию… – протянул неуверенно.
– Да? Где? Ты согласился? – в голосе надежда.
– Софьюшка, не хочу оставшиеся два года по больницам шарахаться, – сказал умоляюще.
– Два года! – отозвалась эхом, обреченно.
– Только не хорони меня сегодня, – почти приказал, страдая, что повышает на нее голос.
– Так, Риттер! Мы будем верить.
– Мы?
– Поедем в Бостон. В клинику к Максу.
– Это к мужу твоему? Нет!
– Я звонила, он ждет в следующем месяце. Но раз времени нет, сейчас перезвоню. Летим завтра. Или как получится.
– Софья, не дури. Там ничего нового не скажут.
– А умирать тебе позволить – не дурость? – Она наконец расплакалась.
Грохот за спиной заставил его вздрогнуть.
– Саша! Няня! Вызывай «Скорую», – Соня первой догадалась, что произошло: сквозь слезы она заметила, как Полина показалась в дверях кухни, а потом резко пропала из поля зрения.
Риттер обернулся, все еще боясь поверить. Он так не хотел, чтобы она знала! Отъезд ее любимицы, возвращение Софьи, и крепкая еще няня сильно сдала.
Он кинулся к лежащей на полу Полине.
На ее лице жили лишь глаза. Няня пыталась что-то ему сказать, из последних сил кося взгляд в сторону. Он проследил за ее взглядом и догадался, что та указывает на дверь своей комнаты.
– Что? Что-то нужно? Лучше не напрягайся, сейчас я тебя в больницу…
Взгляд Полины стал испуганным.
– Тебе что-то дать? – он подложил ей под голову принесенную Софьей подушку.
Полина прикрыла веки.
– Из твоего комода? – Риттер ринулся в комнату и начал выдвигать один ящик за другим, вынимая вещи и поочередно показывая их Полине. Он даже не смотрел, что вынимал. Он лишь следил за ее взглядом. Вдруг Полина часто-часто заморгала. Риттер посмотрел, что он в тот момент держал в руке. Плотный большой конверт с неровной надписью на нем: «Александру Риттеру».
– Это? Мне?
Опять прикрытые веки и умиротворение на лице.
До больницы ее не довезли. Лишь когда они с Софьей вернулись домой, Риттер понял, как устал. И как устала она. «Мы не молоды. Сколько ни кувыркайся в постели, это не возвращение в юность. Это только лишь попытка убежать от старости», – подумал он.
Пока Софья готовила чай на кухне, Риттер решил распечатать конверт. Первым на стол выпало свидетельство о рождении старого образца. Он открыл корочки и поначалу несколько раз читал только фамилию и имя. Свою фамилию и свое имя. И год рождения, месяц, и число. Все было его. И отец был его. А в графе «Мать» стояло незнакомое имя. То есть он, конечно, знал, кто такая Полина Тихоновна Пчелкина. Он знал ее всю жизнь. И она всего час назад была еще жива.
– Пойдем пить чай, Саша. Я плеснула в чашки немного коньяку, ты не против? – Софья обняла его за плечи.
– Она моя мать. – Он беспомощно посмотрел на нее.
– Кто?!
Риттер молча потянул Софье свидетельство и листок, исписанный мелким почерком. «…Прости меня, сынок. Единственное, что я могла, – быть с тобой рядом…» – бросились в глаза неровные строчки.
Глава 23
Шляхтин ненавидел жену и не любил Зинаиду. Он полностью игнорировал одну, но спал с другой. А хотелось еще чего-то такого. Неправда, что мужчины не мечтают о романтике. Просто вслух – стыдно, а не вслух – что толку-то? То, что он признается в этом себе – уже подвиг. Где бы еще эту романтику достать? Кто бы пришел и объяснил толком, отчего неймется-то?
Неправильное он слово подобрал для своих хотений. Букеты, подарки, заморские путешествия – об этом, кажется, мечтают все женщины? Проходили, знаем таких! Более не нужно. И на пальцах не объяснишь, о ком грезится! Какой-то очень размытый образ женщины рядом, ее дыхание возле уха, переплетенные руки, запах от макушки – такая она маленькая! – и томление души. И отпускать не хочется, и в постель тащить страшно – это уже шаг! После него – чувство собственника. А то, первое, томление уйдет, растает. И начнешь вновь мечтать! И так без конца! И плещется что-то в ее глазах. Наверное, то пресловутое счастье. И чувствуешь ответную влагу под своими блаженно прикрытыми веками…
Самолет мягко тюкнулся в покрытие взлетной полосы, и пассажиры разом загудели. До этого молчали все, ожидая благополучного приземления. Шляхтин огляделся в поисках знакомых лиц. Кивнув одному, сталкивались где-то пару раз, он вдруг задержал взгляд на женщине, никак не вписывающейся в общий антураж. Небрежно зачесанные волосы с неприкрытой сединой, вязаная кофта времен обилия коммуналок и юбка почти до пола. Туфли без намека на каблук, тапочки даже, видимо, были удобны хозяйке, не следившей за модой. Среди пиджаков и элегантных деловых платьев все это смотрелось экзотикой. Женщина подняла руку достать сумку с верхней полки, но маленький рост и отсутствие каблуков сыграли свою роль: зацепив слегка ручку ридикюля, она уронила его в проход между сиденьями. И вот чудо – сразу несколько мужчин разного возраста бросились на помощь. И вот уж совсем чудо – Шляхтин оказался самым проворным. Подавая ей потрепанную не менее туфель сумку, Шляхтин скользнул взглядом по ее лицу, задержался на глазах и обомлел. «Ведьма», – пронеслось в воспалившемся разом мозгу, и он пропал. Отпустив ее ответный взгляд, он смог заставить себя оглянуться: рядом с потерянным видом млело еще несколько мужских особей.
