Вроде бы все правильно говорили Стадухины, бодрились, укрепляли дух спутники, с сочувствием поглядывали на вожей, жалели и берегли их, прикрывая от ветра. Но в долине реки, о богатствах которой много говорили на Анадыре, от внутреннего жара сгорел старый вож. Захлебываясь кашлем, он до последнего вздоха наставлял сына, как должно мстить корякам. Вскоре потеплело, появились куропатки и зайцы, в остальном Пенжина оказалась такой же голодной, как Анадырь.
Промышленные не нашли благодатной земли и в низовьях реки, где она стала равнинной, не промерзающей. По берегам появились мелкие лиственницы, береза и тополь. Ветер временами усиливался, но уже не был так жгуч, как на плоскогорье. После тягот пути ватага вышла на след поднявшегося из берлоги медведя. Еще не отощавшего, его догнали, убили и съели за дневку. Отдохнув, вышли на корякское селение возле устья Оклана – притока Пенжины.
Это была большая изба, врытая в землю по самую крышу. Коряки яростно отстреливались, убили трех промышленных, многих переранили, двоих тяжело. Но после всего пережитого ватага дралась с таким остервенением, что удержаться в своей избе-крепости коряки не смогли и убежали. Для пришлых, голодных и обмороженных людей это была жизнь! За коряками ушли их собаки, равнодушно наблюдавшие за боем. Они не лаяли, не виляли хвостами, смотрели на людей пристально и выли, как волки. Промышленные обшарили избу, в которой смогли просторно разместиться всем скопом, в ней нашелся большой запас сушеной рыбы и вяленого мяса. После месяца трудного пути, за тепло и пищу люди готовы были сражаться до последнего вздоха. К тому же от Богдашки и ходынцев все знали, как жестоко коряки истязают пленных мужчин. Дым очага выходил через распахнутую дверь в потолке полуземлянки, стелился по избе. На лучшие места положили раненых. Промышленный человек Шарап Важенин вытягивал к огню руки в черных струпьях, щурил слезившиеся от дыма глаза. В бою за кров, тепло и еду погиб его брат. Плечом к плечу рядом с ним сидел Мишка Баев с разодранной щекой. Обветшавший, ничем не похожий на бывшего откупщика от ватажных работ, дурными глазами глядел на котел с варившимся мясом. Двое из погибших людей были его кабальными должниками.
– Теперь коряки мерзнут! – хлюпнул носом от едкого дыма, жалея врагов.
Его нечаянное сострадание возмутило Шарапа и других промышленных.
– А мы не мерзли? – зашипели со всех сторон, бросая на купца разъяренные взгляды. – Не ожесточишь сердце – погибнешь, а они тебя не пожалеют.
– У них родни много, приютят! – так же шмыгая носом, прекратил перепалку Стадухин, скользнул скорбным взглядом по метавшемуся в беспамятстве раненому, спросил: – Кто помнит, что нынче за день?
– Федул-ветряк! – подсказал кто-то.
– Вон что! Пришел Федул – тепла надул!
– Федул, чего губы надул?
– Кафтан прожег.
– Велика ли дыра?
– Один ворот остался.
– У нас не так ли?
– Не так! – возразил атаман-передовщик. – Надо воды нагреть, помыться, сил нет чесаться.
– Убитых обмыть бы, отпеть и предать земле! – подсказал опечаленный гибелью брата Шарап.
– Помоем, – согласился Стадухин. – Но после. Они уже не чешутся.
– Греются возле нашего огонька, – со слезой всхлипнул Шарап. – Радуются, что мы в тепле.
Сверху из дыры свесился караульный с рыбьим хвостом в бороде. Вынул рыбину, облизнулся, крикнул:
– Бегут с луками и пиками, человек до ста!
– Отобьемся! – мотнул головой Михей Стадухин, расправил по щекам рыжие усы, обвел товарищей молодецким взглядом. – По жребию! Половина со мной – остальным отдыхать и греться.
Нападение отбили. Взяли в плен раненого корякского мужика с обильной проседью в волосах, затащили в землянку, остановили кровь на плече, присыпали рану золой, перевязали кожаным лоскутом, стали выспрашивать о том, чему сами поверить не могли: Пенжина ли это, как утверждал ходынский вож? Коряк в драной парке хорошо понял Богдашку.
– Пенжина! – подтвердил.
Ходынский вож тоже его понял, залопотал, с ненавистью разглядывая пленного:
– Пенжина-Пенжина!
Мужик оказался разговорчивым, безбоязненно отвечал на расспросы и с усмешкой обещал, что через месяц соберется много коряков и всех пришлых перебьют. Огненные ружья не помогут: пока они стреляют два раза, коряки успевают выпустить по двадцать стрел.
– Спроси, где лес на избу рубили, – приказал Богдашке Михей. – Вокруг тундра да каменная пустошь.
Коряк без принуждения ответил, что лес есть в верховьях Оклана, пешком идти четыре дня. Промышленные разразились приглушенной бранью:
– Лучше здесь помереть, чем идти в обратную сторону…
– Не я про Пенжину нелепицы сказывал, – напомнил старший Стадухин, отвечая на негодующие взгляды. – Вы наговаривали про богатства, а от кого слышали, теперь не дознаться.
Подначальные люди смущенно притихли.
– Спроси про Погычу? – приказал толмачу.
Вож-ходынец и в пути не раз указывал, что река Похача за горами, на восходе, по другую сторону от Пенжины. Уязвленный, что ему не верят, с ненавистью взглянул на коряка. Богдашка спросил. Пленный указал в ту же сторону, что и вож, только, по его словам, там не было ни леса, ни соболя. При упоминании о Гижиге на черном, обветренном лице коряка появилось что-то вроде улыбки.
– Там есть все! – ответил Богдашке. – Соболь, лиса, медведь, летом много оленей.
Ночью, во время общего сна и отдыха, пленный тихо, с умением, удавился на той самой полоске кожи, которой ему перетянули рану. Проснувшийся ходынец стал пинать его тело с синим, будто в насмешку высунутым языком. Его оттащили. Останки пленного положили рядом с убитыми и умершими от ран.
Чтобы не заводить сырости в избе, ватажные мылись за стенами, поливая друг друга теплой водой, натираясь щелоком. Помывшиеся не успели просохнуть – опять пришлось отбиваться от нападения. Коряков с каждым днем становилось больше, они лезли в бой с отчаянным упорством, но промышленные успели похоронить убитых, отдохнули, отъелись, стали думать о будущем. Многим сидение в избе казалось бессмысленным, потому что подвести коряков под государеву руку было делом явно непосильным. По крепкому насту половина ватаги сделала вылазку на восход, к Погыче. Разведчики вернулись разочарованными: за горами, что виднелись с Пенжины, открылись другие, до самых вершин покрытые снегом, а путь к ним был безжизненной пустошью.
Стадухин дал ертаулам отдохнуть и послал их вверх по притоку Пенжины. Удавившийся пленник не обманул: там они нашли очень высокие тополя в обхват и больше. Потом была сделана вылазка вниз по реке. В двух днях пути от захваченной корякской избы промышленные увидели, что река несколькими протоками впадает в залив. При отливе чернели камни морского дна с застрявшими на них льдинами. За колышущимся крошевом из битого льда виднелось открытое море.
