Через две недели задул попутный ветер. Дождавшись, когда появятся широкие разводья, передовщик взял курс на восход. Два дня коч весело бежал под парусом, на третий солнце скрылось за тучами, хмурое небо прильнуло к морщившейся воде, ветер сделался порывистым, начал раскачивать волны, но Федот не принимал никаких мер к тому, чтобы укрыться от непогоды. Несмотря на беспрестанные молитвы его людей, очередная буря все-таки застала их в открытом море. С бесноватой одержимостью в глазах кормщик велел спустить парус, держаться на волнах веслами и отталкивать льдины шестами. Голос его становился все резче и громче. Он весело поглядывал по сторонам, смахивал с лица соленые брызги, иногда начинал петь и громко разговаривать с кем-то, видимым ему одному. Спутники, доверчиво смотрели на него, распевали молитвы, временами умолкали, прислушивались к голосу Федота и удивленно переглядывались. Кормщик не молился, а пел новгородские былины о буйном удальце и все чему-то посмеивался. Буря стала стихать на третий день. То поднимая на гребнях волн, то со скрипом и скрежетом опуская между ними, коч несло к востоку. Федот приказал поднять парус, оставил при себе двух помощников, остальным разрешил отдыхать. Потом отпустил и подручных.
Когда они проснулись, чувствуя себя отдохнувшими, судно почти не качало, под днищем журчала вода, парус был вздут. За бортами по всем сторонам не было ни суши, ни льдов. Низко над горизонтом висел огромный тускло-красный круг солнца. Передовщик все так же стоял у руля и улыбался. Вологжанин смущенно предложил сменить его. Федот равнодушно согласился, положил перед ним маточку, указал, куда вести судно, завернулся в одеяло и лег у ног сменщика. Спал он долго. Все шестеро спутников бодрствовали и беспрестанно молились. По правому борту показалась земля, это был не прежний пологий тундровый берег, а неприветливые черные скалы. Вологжанин попытался подойти к ним, но парус заполоскал, ему пришлось выровнять судно на прежнем курсе. Будить передовщика спутники не стали, и он беззаботно проспал почти сутки. Когда Федот поднял голову, сел и посмотрел за правый борт, на далекие скалы, все с облегчением вздохнули. Ветер опять был порывист и срывал брызги с волн. Попов сонно рассмеялся, повертел головой по сторонам, окинул взглядом небо.
– Похоже, скоро опять дунет во всю мощь, надо править к берегу! – Потянулся и встал.
– Я пробовал! – жалобно оправдался вологжанин, сжимая румпель окостеневшими пальцами. – Полощет! – кивнул на кожаный парус и указал рукой на тупой нос судна.
– Держи пока так! – беззаботно приказал кормщик. – А я поем. Есть хочется, будто гнус кишки погрыз!
Дожевывая юколу, он вернулся на корму, отстранил вологжанина от руля.
– Приспускай парус! – приказал. – Готовьтесь идти на веслах. Будем выгребать скулой к волне.
– Куда? – настороженно спросил кто-то из гребцов.
– Куда Бог выведет! Хватит гоняться за богатством! – воскликнул, задрав бороду к низкому небу, и распахнул руки, будто хотел обнять какую-то невидимую силу. – Надо слушать Господа, чего Он от нас хочет! Так ведь, братья? – обвел попутчиков глазами, светившимися силой и решимостью.
– Так! – согласились они и разошлись по местам.
Вести четырехсаженный коч своей силой в шесть пар рук было делом многотрудным. Гребцы запели, призывая в помощь Николу Угодника, обессиленные, выгребли к какому-то заливу и в нем укрылись. Вскоре засвистел ветер, началась буря страшней прежней. Ватажные радовались, благодарили Бога и Николу за помощь явную. Федот внимательно осмотрел берега бухты, велел спустить на воду лодку. Молодой непрестанно чему-то улыбавшийся устюжанин указал глазами на благодарственно молившихся. Попов опять рассмеялся и отмахнулся, как от пустого занятия, удивляя спутников:
– Иначе и быть не могло!
На пару с мезенцем он сел в лодку, выгреб к устью ручья, пригоршней попробовал воду на вкус.
– Сладкая! – крякнул от удовольствия и стал наполнять бочку. Он и на коч вернулся будто с присохшим к глазам беззаботным прищуром, весело объявил:
– Прошли мы мимо Колымы, братцы! Я здесь бывал, помню. – Непонятно чему хохотнув, добавил: – И мимо большого залива пронесло. Мыс там долгий – течения и ветры дурные. Ох, и помучались в прошлый раз, а теперь без сучка без задоринки. Бьюсь об заклад, после бури задует западник.
Шестеро спутников смотрели на него удивленно и настороженно, даже молодой устюжанин, поблескивая синими камушками доверчивых глаз, на этот раз не улыбался.
– Почему? – ласково и вкрадчиво спросил вологжанин, дернув кадыком на истончавшей шее. – Есть к тому приметы?
– Нет! – беззаботно ответил Федот. – Но если так случится – все скажу, ничего не утаю. – И возвращаясь к заботам дня, добавил строже: – Отдыхайте! Я постою в карауле, пока Бог дает силу: здесь нас в прошлый год пытались пограбить… Отдохнете, пополним припас воды и дров. Ишь, сколько плавника на камнях? – И опять удивил спутников, обронив: – Теперь спешить некуда!
На четвертый день буря стихла. Залив забило льдинами, но за ними видны были чистые разводья воды. Вскоре разъяснилось небо и с запада действительно задул умеренный ветер.
– Ну, вот и случилось! – торжественно крестясь, объявил Федот. – Теперь понятно, чего хочет от меня, грешного, Господь! Да и от вас тоже. Прошлым годом выбросило меня на Большую землю. Там уже много наших людишек и Пантелей Демидыч с ними. Звали меня остаться – не захотел: долгов убоялся. Но Господь от них освободил, и теперь я знаю, куда бы ни плыл, куда бы ни шел – все равно вернусь туда не своей, так Его волей. И вам уже не будет обратного пути. Так уж судьбой завязано, так нам всем на роду написано. Смиритесь или погубите души, как погубили их многие мои товарищи.
– Исполним волю Пославшего нас! – радостно закрестились товарищи, кланяясь на восход, встреч солнца.
Той весной, когда Федот Попов с шестью спутниками еще только готовился к выходу с Омолоя, с бедных янских промыслов в Нижнее государево зимовье вернулись охочие и промышленные люди, пограбившие Юшу Селиверстова и Артема Осипова. Как гуляки с больной головой бегут к месту бывшего веселья, так они, оголодавшие, кинулись к Селиверстову, будто не помнили осенних драк, грабежей и поносных слов. «Юша, дай хлеба!» – стали просить. Но Селиверстов ничего не забыл, он всю зиму думал о возмездии, о том, как принудить бунтарей к делу и взыскать убытки.
– За что вас кормить? – спросил загодя приготовленными словами.
За его плечом с важным видом стоял Артем Осипов. В стороне, будто открещиваясь, тоскливо и обиженно топтались братья Курсовы. Прежде всего вышедшие с промыслов люди обязаны были вернуть Юше кабальные грамоты. Селиверстов напомнил ленский уговор, что приверстанные в казаки без окладов служат ему, а своеуженники дают треть добытого. Осмотрев их добычу, он презрительно бросил связки соболей, белок и горностаев, волчьи шкуры даже разворачивать не стал.
– Не стоит того, чтобы кормить по прежнему уговору! – поморщился с недовольным видом.
К его злорадству, главные крикуны и заводилы Ивашка Обросимов и Гаврила Алексеев в один голос завопили:
