– Готовься к бою!
Укрывшись за бортом, его люди стояли в лужах холодной воды. Подпустив нападавших, дали залп. Стреляли поверх голов, для острастки. Дикие остановились, стали пускать стрелы из луков, но не удивились огненному бою.
– Стреляные, что ли? – посетовал атаман. – Явно ламуты: кожаные халаты нараспашку. Неужто мы и здесь не первые?
Нападения не прекращались пять суток сряду, пока охочие не пленили двух мужиков властного вида. С пятого на десятое по-тунгусски в отряде говорили все. Михей опять удивился: со слов ясырей выходило, будто они думают, что казаки вернулись после того, как были изгнаны. Атаман потребовал от заложников мира и прокричал о том нападавшим. На какое-то время они оставили ватажку в покое, и промышленные начали строить укрепленное зимовье.
– Миловал Бог! – поглядывая на брата, перекрестился Тарх. – Вдруг и дождемся лета. Зимой дикие не горазды воевать.
– Мы здесь не для того, чтобы зимовать! – поправил брата старший Стадухин. – Нам надо осесть надолго. – Помолчав, добавил: – А меня, грешного, так и подмывает плыть дальше.
Той весной, когда Селиверстов готовился вести коч с Яны на Колыму, а Стадухин еще только собирался оставить Гижигу, Анадырь очистился ото льда и стала спадать шалая вода. Пережитая зима была метельной, одну пургу меняла другая. В конце марта, оцинжав от красной рыбы, люди промышляли зайцев и куропаток, лечились и отъедались свежим мясом. Женщины ели его сырым и были здоровы. В заботах о выживании до строительства кочей не доходили руки, о них спохватились только со вскрытием реки. В конце июня к плаванию готово было только одно судно, его и спустили на воду. Женщины сшили парус из оленьих кож, мужчины сплели тросы из кож и корней.
На сходе казаки и промышленные решили, что к бессоновским останкам должен отправиться Семейка Дежнев со старожилами, знавшими, где их искать, и Никита Семенов с беглыми казаками, а от торговых людей – Анисим Костромин. Плыть к морю собирались пятнадцать человек. Другая половина мужчин оставалась при зимовье, охранять добро, женщин с детьми и аманатов, чинить сети, городить реку в шиверах и готовиться к путине. Дежнев и старожилы знали, что Анадырский залив освободится ото льда не раньше июля, потому не спешили. Василий Бугор с Павлом Кокоулиным ругали их, упрекая в лености, вспоминали Мишку Стадухина, не потакавшего лодырям. Никита Семенов разумно помалкивал, полагаясь на бывальцев, Семен Дежнев добродушно посмеивался над крикунами.
По спадающей воде коч сплавился по реке и вышел в залив. Он был чист ото льда. До остатков бессоновских кочей ватажка не дошла. В канун Петрова дня на морской стороне за устьем Анадыря люди увидели мыс, он был черен от моржей. Вода и суша на полверсты шевелились и плескались от множества зверей, уши закладывало от их рева. Дежнев ахал и хлопал себя по ляжкам, Бугор с Кокоулиным восторженно лаялись, Семенов с Костроминым глядели на явленное чудо, раскрыв рты.
– Можно и здесь поискать кость, братцы! – весело крикнул Дежнев. – Это лучше, чем шарить бессоновские остатки в студеной воде!
Он подвел коч к отмели, затопляемой приливом. Такое место промышленные люди обычно называли коргой. Ватажка вытянула судно на сухое место и закрепила. С края корги на песке грелись молодые самцы, еще не пытавшиеся собрать гарем из самок.
– Ступайте с Богом, не до вас! – словно гусей, стал сгонять их с лежек Дежнев, прихлопывая в ладоши.
Они не делали выпадов, не угрожали клыками, но сползли в воду, освобождая проход к матерым самцам. Семен поворошил носком ичига оттаявший под ними песок, нагнулся и поднял обломленный клык. Бугор восторженно заревел, стал рыться в песке и откопал череп с клыками. Куда делась зимняя нерасторопность? Десять дней сряду пятнадцать человек лопатили отмель. Неподолгу, в черед, отдыхали, наспех пекли на углях мясо, ели и снова копали окатыш на оттаявшую глубину. Ниже были вмерзшие кости. С ними не возились, брали то, что сверху. Росла и росла гора клыков против коча. Моржей не били: застрелили пару ревнивцев, не желавших уступать места, их жиром и мясом питались.
– Братцы! Не пора ли возвращаться? – забеспокоился Дежнев. – Не добудем в зиму рыбы – с голоду помрем.
– Успеем еще! – огрызались Костромин с Кокоулиным, продолжая ворошить песок и галечник.
Наконец забеспокоился и Никита Семенов, вскинул на Дежнева озабоченные глаза.
– Не утянем ведь против течения!
– Зачем тянуть? – Дежнев весело блеснул глубокой синевой в морщинистой сетке обгоревших глазниц, ополоснул руки, настойчивей скомандовал: – Все! Пора возвращаться! Без нас рыбой не запасутся… Но зачем тянуть? – повторил, плутовато оглядывая распрямлявшихся товарищей. – Если будем возвращаться морем – мимо не пройдем. Куда они денутся? – кивнул на кучи клыков.
– Ну, нет уж! – в голос заспорили спутники.
– На карачках, но притащу в зимовье и выкуплю кабалы у Мартемьянова, – рыкнул Бугор. – Он их не даст, если кости останутся здесь.
– И я не дам! – поддакнул Костромин, с вызовом глядя на Дежнева.
Тот перекрестился, поплевал через левое плечо.
– Больше двухсот пудов собрали. Еще жир, мясо, кожи!
Его опасения наконец-то дошли до спутников, они стали смущенно стряхивать песок с одежды.
– Не дай Бог – дунет! – Семен с опаской взглянул на небо. – Не угрести!
– Тогда грузим и возвращаемся, – мрачно глядя исподлобья, согласился Кокоулин, нагнувшись, выворотил последний клык, ополоснул в морской воде, бросил в кучу, сунул под мышки красные, мокрые руки.
На берег накатывалась степенная волна прилива. Не отдохнув после тяжких трудов, люди столкнули судно на воду, стали грузить его.
– Поспешим, братцы! – со страхом оглядывая высокое ясное небо, поторапливал Фома Пермяк. – Так же было, когда нас унесло.
– До озера дойдем, там безопасней! – вторил ему Дежнев, не любивший всякой спешки.
Бури не случилось, при безветрии они дотянули коч до озера.
– Бог милует! – сдержанно радовался и крестился Дежнев. – Если выберусь на Лену с богатством – сделаю вклад в церковь!
– Попы про нас забыли, – сварливо ворчал Костромин. – Ни в живе, ни в покое, поди, не поминают!
– Молчи! – опасливо шикнул на него Дежнев. – На всех беду накличешь! – Стал отвешивать поясные поклоны на восход и свой след, откуда шли: – Господи, помилуй нас, грешных!
До озера, возле которого он прожил первую и самую трудную зиму, вести груженый коч помогал прилив, течение реки ощущалось плечами только во время отлива. Дальше тянуть судно стало трудней. Полтора десятка казаков и промышленных людей, едва живые от усталости, но счастливые и радостные, продолжали путь. Василий Бугор на привалах падал, хватал воздух ртом в седой бороде и не вспоминал зарок – тянуть привалившее богатство на карачках. Кокоулин зажимал ладонью открывшуюся рану. Дежнев хромал больше обычного, опирался на посох, потом на костыли, вскоре стал постанывать:
