На Тимофея-весновея Юша с частью своих людей был в устье Анюя. Нанятые им гулящие под началом верного Артема Осипова потянули караван нарт с хлебом и товарами. В верховьях реки чуницы Вилюя и Осипова стали челночить их. Наст был крепок, как камень, ледяной ветер дул то в спину, то в бок. Селиверстов налегке прокладывал путь, вспоминая наставления Данилы Филиппова, часто сверял направление по компасу. За ним, не знавшим сомнений, медленно, но верно двигался караван нарт с товарами и мукой. Почти не блуждая, Юша вышел к каменистой пади с застывшим ручьем. Прежние путники поставили здесь крест.
В конце апреля, на мучеников Евсея и Савву Стратилата, ватага вышла к зимовью из пяти изб с полудюжиной амбаров. Селение не было защищено ни частоколом, ни даже надолбами от оленных всадников. Похоже, здешние люди жили привольно и безопасно, не выставляя караулов. Два десятка мужчин и два десятка женщин с прижитыми детьми высыпали из изб, с любопытством уставились на приближавшихся русских людей. Самые нетерпеливые бросились навстречу. Юша издали узнал сутулого Кокоулина, близоруко щурившегося Василия Бугра. Семейка Дежнев, сбив на лоб шапку и улыбаясь, зашагал навстречу. На подходе Федька Ветошка высмотрел из-под ладони впередиидущего и крикнул:
– Да это же Юшка, стадухинский целовальник!
Анадырцы и колымчане смешались. Зимовейщики с веявшим от них теплом жилья взяли из озябших рук бечевы нарт, поволокли к избам. Узнав, что везут хлеб, весело загалдели. Стадухинскую избу тут же освободили для людей Селиверстова, частью развели их по своим домам. Уставшим от долгого перехода радостная встреча, тепло, вареная красная рыба с душком казались намоленным счастьем. Над поселком завитал праздничный дух пекущихся лепешек. Последний раз здесь ели хлеб во времена двоевластия Стадухина и Моторы. Селиверстов сидел в казачьей избе, окруженный беглыми казаками, которых хорошо знал, рассказывал о Колыме, Лене, о Данилке Филиппове и Анисиме Мартемьянове, указавших путь на Анадырь.
– Значит, Мотора помер? – отогревшись, переспросил, хотя знал об этом от Данилки.
– Убит! – Дежнев со вздохом наложил крест на грудь.
Он не видел Селиверстова больше десяти лет, а до того встречались редко, но трубный, раскатистый голос запомнился ему со времен осады Ленского острога, когда Юша привел на подмогу осажденным промышленных людей. У Селиверстова же остались в памяти открытое лицо казака и светло-голубые глаза, светящиеся щенячьей верой в счастье. От прежнего новика с половинным жалованьем остались разве они, да и те были подернуты хмарью усталости. Скулы стянуло вечное бесхлебье, изуродованный шрамами лоб закрыт подрезанной челкой, свисающей на глаза, к тому же казак хромал, одна рука сохла и висла. «И дал же Бог добыть без малого триста пудов рыбьего зуба» – с завистью разглядывал его Юша.
– Прошлое лето не промышляли! – доверительно рассказывал Дежнев, искоса глядя на гостя сквозь пряди нависших волос. – Делали коломенку. И время было непутевым: то дождь, то снег…
– Могли бы зимой, через горы, отправить хотя бы государеву десятину, – вкрадчиво пожурил Селиверстов и, приметив перемену в лице Дежнева, сообщил: – Я привез наказную память воеводы, чтобы на Анадыре быть приказным Мишке Стадухину, а Мотору выслать в Якутский на сыск. Васька Власьев за самовольство уже наказан. – Поводив по сторонам глазами, громче спросил притихших людей: – Сколько отложили в казну?
– Три пудика! – вместо Дежнева ответил Никита Семенов, хмуро наблюдавший за гостем.
На Лене, Яне и Колыме ему не раз приходилось сталкиваться с напористым целовальником. До драк не доходило, и оттого на душе казака была досада. Давнее озлобление не унялось и при новой встрече. За сказанным об обвинении Власьева и Моторы должны были последовать другие дурные вести.
– Убытки казне! – посетовал Селиверстов. – Двадцать пять пудиков утаили, – с пониманием ухмыльнулся и предъявил казакам наказную память воеводы.
В красном углу, под образами, плечом к плечу сидели Никита Семенов и Семен Дежнев. Справа от Никиты – беглые казаки: Федот Ветошка, Василий Бугор, Евсей Павлов, Павел Кокоулин, Артемий Солдат, Дмитрий Васильев, Лютко Яковлев, на стороне Дежнева – торговые и промышленные люди: Фома Пермяк, Анисим Костромин. Остальные в другой избе привечали прибывших.
– Надо бы за Казанцем сходить, он горазд читать! – Дежнев схватился было за шапку. – Или ты, Пашка, прочтешь? – спросил Кокоулина.
– Казанец лучше! – отговорился беглый казак. Поднялся, горбясь, как рассерженный кот, покрылся шапкой, вышел и вернулся с Иваном.
Тот окинул сидевших подслеповатым взглядом, еще раз кивнул Селиверстову, взял грамоту, подошел к оконцу, стал читать медленно, вдумчиво, раз и другой перечитывая непонятное. В избе было тихо. Казаки с замершими лицами и тусклыми глазами о чем-то напряженно думали, Юша ерзал на лавке. При общем молчании Казанец свернул свиток и вернул Селиверстову. Семен Дежнев рассеянно пожал плечами, улыбнулся и первым нарушил недоуменное молчание:
– А я думал, перемену мне прислали! Устал… Пятый год здесь. Из Ленского ушел – тому тринадцатый!
– Я и пришел на перемену! – приглушенно рокотнул Селиверстов.
– Не понял! – фыркнул Федька Ветошка. – Мотора убит, Стадухина нет, тебя послали морем на реки, о которых мы слышали от коряков, – окинул озадаченным взглядом Ивана Казанца и беглых казаков, бывших в стадухинском походе.
– Ты Стадухину на перемену или что? – испытующе зыркнул на Селиверстова из-под бровей Пашка Кокоулин.
– У тебя наказ плыть морем, брать кость, прибирать новые земли! – хриплым подрагивавшим голосом пояснил Никита Семенов и сердито рассмеялся. – На Анадыре кого надо мы уже подвели под государеву руку.
Селиверстов вперился в него леденящим взглядом, будто тот сказал что-то непотребное. Смотрел долго и пронзительно. Никита отвечал таким же, пока Юша не перевел глаза в сторону.
– А то, что до прошлого года не могли никого послать на Колыму, нашей вины нет, – стараясь сгладить неловкость встречи, стал обстоятельно объяснять Дежнев. – Из девяти десятков ходивших в обход Великого Камня спаслось всего ничего, нынче остались – я да здесь двое. Один ушел с Мишкой… Этим летом мы собирались вернуться, делали кочи, – стал оправдываться. – А через горы на Колыму везти кости ни сил, ни кормов нет. Данилку и Аниську с ходынцами отправили подъемом Мартемьянова. Под них аманатов держим... И ходили-то на коргу один только раз.
– Много там кости? – вкрадчиво спросил Селиверстов.
– Всем хватит! – простодушно ответил Дежнев, а Никита Семенов засопел, раздраженно щурясь.
Юша стал дотошно выспрашивать, какая из себя корга. Ответы слушал внимательно и все качал головой, будто в чем-то сомневался. Вскинул глаза на Василия Бугра, перевел на Ивана Казанца, затем на Евсея Павлова, бывших с ним и со Стадухиным в последнем морском походе. На Ветошку глядеть не пожелал.
– Не та ли, на которой мы кость брали?
Ветошка раздраженно проворчал:
