– Не гневи Бога! – отмахнулся Дежнев. – Не искушай хоть в такой час. – Но, не сдержав любопытства, спросил со смущенной улыбкой: – Неужели Мишка так говорил?
– Так и говорил: «Наверное, Семейку Бог любит!» Завидовал!
– Мишка мне завидовал? – недоверчиво хохотнул Дежнев.
Побуйствовав, река стала входить в свои берега, течение успокаивалось. Люди расходились по сырым избам, среди обломков, ила и сора разыскивали остатки разметанного добра.
– Сорок пудов пропало! – выл Селиверстов в сторону уцелевших дежневских изб, будто они были виноваты в пропаже. – И казенный амбар смыло. В нем – восемь пудов. Я ведь под эту коргу явил пятьдесят. Что отдавать?
– Врет, подлый, и Бога во свидетели призывает, – возмущался Никита Семенов. – А Господь за его ложь карает нас всех. Утопить бы гаденыша, в воду посадить.
– Я тоже явил двести восемьдесят соболей, – бормотал Дежнев, нашаривая ногой моржовые клыки в стылой мутной воде. – Считать на кости – тридцать пудов. Что теперь, Бога винить?
– А мне Господь совесть разбудил! – плакал Бугор. – Сколько кровушки пролил? Сколько боли людям и зверям сделал? За что?
– На то их Бог создал, чтобы нас питать! – с кряхтеньем проворчал Никита, склонился, вытащил из-под ноги заморный клык, по виду четвертинный в пуд.
– Я прежде тоже так думал, – разглядывая найденную кость в посиневших руках товарища, продолжал жаловаться Бугор. – А нынче, после потопа, вспомню безголовых моржей – душа болит. Этот год ты меня на коргу не посылай, лучше избы рубить буду.
– Мы тем моржам кишки выпускали, – оправдался слушавший его жалобы Дежнев. – Что не собрали анаулы или ходынцы, то заберут коряки и чукчи.
– Моя кость! – закричал Селиверстов с берега.
Дежнев, Семенов и Бугор, бродившие в воде, обернулись. Они стояли на уровне его изб.
– Не могли твои кости поперек течения в реку сползти! – скаля щербатые зубы в бороде, съязвил Бугор. – Поди, не лягушки!
– Избы мои, и кости против них мои! – скандально закричал Селиверстов.
– Ну его! – отмахнулся Дежнев. – Выходи на сухое.
Трое вышли из реки. Юша потянулся к клыку в руках Семенова.
– Вот тресну по башке, поймешь, могла ли твоя кость оказаться против твоей избы! – пригрозил Никита. Клык не отдал. Три казака скинули промокшие бахилы, босиком пошли к уцелевшему жилью.
– Совсем сдурел! – сдержанно ругался Никита.
После наводнения на стан Дежнева вернулся с повинной немногословный Евсей Павлов. Встал против Семейки, молча протянул батожок.
– Там больше несправедливого! – пробубнил, склонив голову. – Хлещи, чего уж там!
Наказывать казака за давнее Дежнев с Семеновым не стали. От него узнали о челобитных, которые настрочил Юша и подписали верные ему люди. Никита пытался образумить Пашку Кокоулина с Митькой Васильевым, но его неловкая попытка поговорить с ними обернулась тем, что Селиверстов прибежал в казачью избу, размахивая написанной челобитной, в которой жаловался, что самовольные приказные подсылают своих людей, чтобы оправдаться в неотсылке казны. Сгоряча он зачитал и другой воеводский указ, по которому Дежнев обязан был выслать в Якутский острог всех беглых казаков.
– Прошлый раз ты читал, что мне с Евсеем и Юшкой Трофимовым велено служить Стадухину, – недоверчиво скривился Бугор.
– То был другой указ! – не смутился Селиверстов.
Казанец зашел со спины, посмотрел в грамоту через плечо.
– Верно! – сказал. – И тебя с Евсейкой требуют для сыска. – Только грамотка от воеводы Пушкина, за прошлые годы.
– Все равно, – тряхнул бородой Селиверстов. – Я вам указ доставил и зачитал, вы обязаны принять или ответить.
– Ответим! – решительно, без замешательства кивнул Дежнев, резко посуровев лицом. – Казанец отпишет, что я тех людей не отпустил и впредь не отправлю на сыск, хоть бы грозили кнутами.
– Иди отсюда подобру, пока не встряхнули! – пригрозил Бугор.
Селиверстов выскочил из казачьей избы, стал кричать на покрученников, собиравших разметанные избы и амбары. Велел им бросить насущную работу и смолить новый коч. Раздор усиливался. Митька Васильев и Пашка Кокоулин затребовали свои паи из уцелевших дежневских амбаров. При дележе ссора между ними и казаками обострилась. Двадцать пудов добытого взяла река, а они желали прежнего пая и не хотели слушать о переделе. После скандала, едва не дошедшего до драки, двое бывших товарищей забрали что им отдали и перенесли в свои избы.
– Юшка травит на нас! – с печалью качал головой Семен Дежнев.
– Травит! – поддакнул немногословный Евсей. – Нет врагов злей, чем из бывших друзей… Предавший редко винится, чаще оправдывается, обвиняя тех, кого предал.
– Знаем! – скрипнув зубами, согласился Семенов и обернулся к Дежневу.
– Однако нынешним летом ты на коргу не ходи, карауль добытое. По слухам, Юшка здесь останется: мало ли что удумает.
Река очистилась от весенней мути. Со дна были подняты последние клыки, которые удалось найти, с берегов собраны разметанные венцы изб и амбаров. Никита Семенов просмолил коч и спустил его на воду. Подходила пора плыть на летний промысел. Дежневцы соборно решили отправить на коргу одиннадцать казаков и промышленных людей, остальным – восстанавливать порушенное жилье и запасаться в зиму рыбой. Селиверстов спустил на воду новый коч и дежневкую коломенку. Как и предполагал Никита, по каким-то причинам сам остался в зимовье, назначив на промысел начальными людьми казака Павла Кокоулина и охочего Артема Осипова: одного на коч, другого на коломенку, но в подчинение к Павлу, чем вызвал обиду и недовольство верного ему человека. Они отправились в низовья не только без обычных торжеств и проводов, но ушли, когда дежневские люди спали. Никита Семенов, услышав шум, не поленился, поднялся, выглянул из двери и увидел их плывущими по реке. «Пройдоха!» – подумал о Юшке, но удивился, что казаки, Пашка с Митькой, пренебрегли плохой приметой. Узнав о том, Дежнев посмеялся:
– Нарвутся на чукчей или коряков, прибегут за помощью.
Коч Никиты Семенова вернулся перегруженный добытой костью. За ним тянулась селиверстовская коломенка. Возвращались они поздно, зимовейщики уже беспокоились. Заметив суда, Юша с облегчением перекрестился, велел своим людям бежать на помощь. Те пронеслись мимо усталых семеновских бурлаков, впряженных в бечевы, с лицами, изъеденными гнусом, с давленой кашей из комаров в бородах, на лбах и щеках. Сам Селиверстов шагал неспешно, заложив руки за спину. Проходя мимо дежневской ватажки, мимоходом спросил Никиту:
– Удачны ли промыслы?
– Слава Богу! – ответил тот с перекошенным лицом.
Большего сказать не успел. Селиверстов прибавил шагу, прошел мимо людей, ослабивших бурлацкие бечевы и как-то странно глядевших на него. Печальную новость сообщил ему Артем Осипов. Юша долго тряс головой, не в силах понять, что произошло. Потом сел на камни, обхватил голову руками и тихонько завыл.
