Через горы перевалили все живы, не растеряв груза, вышли на лед Анюя, в знакомые места. Дальше ходынцы не шли. Евсей наградил своих возниц бисером, топорами и отпустил. Была середина марта, собольи промыслы закончились, в Верхнем анюйском зимовье бездельничала ватажка гусельниковских покрученников. Петр Михайлов и Терех Микитин, избалованные анадырской жизнью, заскулили, жалуясь на тяготы пешего пути, их поддержал Степан Вилюй, промышленные стали уговаривать казаков ждать вскрытия реки, чтобы сплавиться с грузом. Но Селиверстов спешил в Нижний острог и, отдохнув пару дней, нанял гусельниковских промышленных тянуть по льду его нарты с грузом. Те были рады на его кормах поскорей уйти с опостылевших мест к амбарам с хлебом, к острожной бане с сусленками.
– Нельзя, чтобы явился без нас! – твердо объявил молчун Евсей. Он думал подолгу, но ошибался редко.
Хорошо зная Юшку, Бугор согласился:
– Нельзя! Оболжет, долго будем оправдываться! Ты вот что, – предложил Евсею. – Оставайся с казной, а мы, – кивнул Ветошке, – уйдем налегке. Надо быть при нем.
– Тогда и я пойду! – присоединился к ним Вилюй.
Казаки уложили в нарты пожитки и паевую кость. На другой день решили идти, не сомневаясь, что нагонят Селиверстова.
– Ты мою якутку возьми! – тайком предложил Бугор Евсею.
Женщина была занята работой – пекла мясо.
– На кой она мне? – хмыкнул тот, бросив на женку смурной взгляд. – От своей корячки едва сбежал.
Спутники приглушенно рассмеялись.
– Девка – золото! – стал расхваливать якутку Бугор. – Не хочешь – не бери! – досадливо поморщился. – Оставь при себе. Летом вернешь мне в Нижнем.
Якутка поняла, что говорят о ней, прислушиваясь к приглушенному говору, обеспокоенно заводила приплюснутым носом, к ночи залезла под Васькино одеяло и уцепилась за его рубаху.
– Боится, что сбежишь! – сонно гоготнул Евсей.
– Боюсь! – сказала она по-русски.
Утром в студеном мареве зарозовел восход, красное солнце пустило по снегам свои стрелы, поднялось над плоскогорьем, зазолотилось, стало слепить. Казаки сорвали с мест груженые нарты, сбросили шапки для молитвы. Из зимовья выкатилась одетая в путь якутка в торбазах, малахае, кухлянке-тагалан и встала рядом с Васькой.
– Ну, и куда ты в такой холод, дура? – перемежая русские и якутские слова, ворчал Бугор. – Сидела бы в тепле, весной, без хлопот сплыла бы ко мне с Евсейкой.
Женка молча заткнула ему за кушак сшитые волчьи рукавицы. Евсей опять приглушенно заржал, пуская пар из бороды.
– Умучаешься ведь… Оленей нет, чтобы везли! – безнадежно скулил Бугор.
По пористому раскисающему льду обе ватажки одновременно прибыли в Нижнеколымский острог уже при ярком солнце и пряных ароматах древесных почек. На приказе сидел казачий пятидесятник Иван Кожин, при нем служили старые стадухинские казаки Пашка Левонтьев с лысиной, обезображенной рваным шрамом, и Ромка Немчин. Мореход Иван Ребров, правивший Колымой до него, как ушел на поиск Полуночной земли при Селиверстове, так не возвращался. Были и приятные новости: Данила Филиппов, добравшись до Якутского острога, заслужил прощение и награду от нового воеводы. Федька Чукичев, служивший на Индигирке с Андреем Горелым, вышел в средний чин и воеводским указом ушел на Гижигу, в зимовье, срубленное Иваном Барановым, чтобы ставить там государев острог.
– Вот те и Федька! – посмеялся Бугор и тут же посмурнел, кручинно покачал головой: – Все же ушел на восход, а я вот возвращаюсь… Брата надо отыскать!
И он, и Евсей не ошиблись. Первое, что попытался сделать в Нижнем остроге Селиверстов, – объявил против беглых казаков «государево слово и дело», по которому колымский приказный за казенный счет обязан был сопроводить его и дежневских казаков в Якутский острог, но вместо того Кожин постарался выпроводить всех с Колымы вместе с моржовыми клыками. После непринятого «слова и дела» у Селиверстова начался спор с гусельниковскими покрученниками. В него опять были вовлечены все зимовавшие в Нижнем и сам приказный, изрядно уставший от напористого охочего. Только все скопом принудили Юшку расплатиться по уговору.
В середине мая вскрылась, к началу другого месяца очистилась и вошла в обычные берега Колыма-река. К острогу стали выходить промышленные ватажки. В конце июня с Анюя приплыл на плотах Евсей Павлов с двумя промышленными и грузом моржовой кости. Клыки опять пошли по рукам, к ним приценивались, выспрашивали о трудностях промысла.
– Что завидуете, придурошные! – вразумлял любопытных Бугор. – У иных из вас нынешний пай дороже, чем мои десять пудов, добытые за четыре года.
– Ты с долгами по кабалам расплатился! Зимами в избе сидел, по станам не мерз! – возражали ему промышленные.
– Лучше зиму по станам, чем один раз через горы! – открещивались дежневские промышленные, избалованные голодной, но легкой жизнью на Анадыре.
Желая поскорей выпроводить их, Кожин дал Селиверстову казенный коч, бывший при остроге. Но с ним и под его началом наотрез отказывались плыть на Лену дежневские люди.
– Из своего пая переплачу, чтобы твоей морды не видеть, – кричал Бугор на укоры и обвинения Селиверстова.
– Нельзя его упускать! – напоминал Евсей, назначенный старшим при казенной кости. – Лучше потерпеть и дойти до Лены вместе. Юшу водяные дедушки любят.
– Я без людей не останусь! – рыкал в ответ Бугру Селиверстов. – Вот выйдут с промыслов, еще и заплатят, чтобы увез на Лену. А тебя приставы задарма привезут на сыск. В тюрьме сгною! – грозил ненавистному казаку.
Людей он действительно вскоре нашел. С ним уговорилась плыть на Лену ватага торговых и промышленных людей передовщика Данилы Вяткина. Селиверстовский коч пошел к Стадухинской протоке, оставив при остроге людей Семена Дежнева. Евсей поругивал товарища за неразумные слова и печалился, что отстал от недруга. Но Степан Вилюй встретил на Колыме торгового человека из родственников. Тот имел коч, собирался возвращаться на Лену и за умеренную плату согласился взять государев и паевой груз. Возле зимовья они догнали Селиверстова. Юша стоял в ожидании разводий и попутного ветра, его судно было обвешано сушившейся рыбой.
– Встань где подальше, – скаредно попросил морехода Бугор, – чтобы хорька не видеть.
Но разминуться двум спорщикам не удавалось. Юшка с важным видом похаживал по казенному кочу, не оборачиваясь в сторону подошедшего судна, покрикивал на попутчиков. Сколько придется ждать, отстаиваясь в этом месте, никто не знал. Прибывшие тоже стали пополнять запас рыбы, сушить юколу. Бугор, хоть и просил найти стоянку подальше от Селиверстова, сам то и дело метал взгляды на его коч, щурился и вглядывался в тамошних людей. Иных он узнавал и окликал, те кивали ему, но не отвечали.
– Боятся Юшку рассердить! – приглушенно ругался Василий и орал во всю мощь: – Вятка! Ты с кем поплыл? С дерьмом собачьим! Явитесь в Якутский – он с вас мзду заломит втрое против уговора.
