– Веди собак за мной! – приказал верзила и повернулся широкой спиной.
Они вошли под неярко освещенный кров, нарты проскрипели полозьями по каменному полу и остановились. Собаки в постромках попадали где стояли. Закрылась дверь, окончательно отделив заплутавших путников от метели и снега. Человек сбросил с головы шапку, шитую заодно с паркой, и оказался русобородым длинноволосым молодцом вполне русского вида. Стадухин радостно наложил на себя крестное знамение, выискивая глазами образа, и не нашел их. Детина понял его, указал рукой восток. Михей сбросил шапку, семижды поклонился, затем стал стягивать обледеневшую парку. Под кровом было тепло. Здоровяк, который был на голову выше атамана, провел гостей в другую комнату, поменьше, усадил за стол, на котором в деревянных блюдах лежали вареное мясо и рыба. Юкагир с жадностью набросился на еду, Михей, глядя на него, почувствовал, что сильно проголодался. Рыбу он ел каждый день, в зимовье она была основной едой, а потому подналег на сочное волокнистое мясо. «Сумели же запастись в зиму сохатиной», – подумал.
– Это кит! – добродушно улыбнулся молодец.
В помещение вошла девка с непокрытой головой, с косой, выпущенной сбоку поверх песцовой парки. Одета она была как дикая, в меховые штаны, в простую и удобную одежду без казачьего самохвальства, молча села в стороне, с блуждающей улыбкой стала ненавязчиво разглядывать гостей. Никакой угрозы, дурного умысла Михей не чувствовал, расспросов ждал после еды или после отдыха. Насыщаясь, разглядывал хозяев и отметил про себя, что по покрою одежды они не походят ни на кого из известных ему народов.
– Зачем нам на кого-то походить? – добродушно посмеиваясь глазами, детина вопросом на вопрос удовлетворил любопытство казака. – Как удобно, так и одеваемся.
Глядя на него, юкагир чему-то засмеялся, икнул, срыгнул воздух из кишок, стал клевать носом, потом откинулся на лавке, свернулся калачом и засопел. Михея после еды тоже придавила вязкая усталость. Он раз и другой зевнул, хозяева поддержали:
– Отдыхайте с дороги, собак мы накормим!
«Что за люди?» – засыпая, подумал Михей и провалился в глубокий сон.
Проснулся он от чавканья, чувствуя себя отдохнувшим. Юкагир опять ел. Мясо и рыба на столе были теплыми, хотя по ощущениям спали они долго. Потянувшись до хруста в костях, Михей напился из кувшина теплого отвара, по вкусу походившего на брусничный. Есть не хотелось, но надо было подкрепиться в дорогу, и он тоже принялся за еду. Когда насытился, стал ждать хозяев, складывая в голове, что должен сказать о себе, а чего говорить не надо. Вошел все тот же высокий молодец, ни о чем не спрашивая, объявил, что выведет их к устью Колымы.
«Ну и ладно! – подумал Михей. – Оно и лучше, что хозяева не любопытны. Наверное, промышляют без отпускной грамоты».
Они опять вышли в прихожую, где стояла нарта. Сытые отдохнувшие собаки завертелись вокруг юкагира. Он стал впрягать их в постромки. Собаки нетерпеливо повизгивали и скребли лапами каменный пол. Ворота распахнулись. Пурга унялась, дул несильный ветер, мела поземка. Молодой бородач встал на лыжи, повернулся к упряжке широкой спиной, на которой висел кожаный мешок, поправил длинный нож на поясе и быстро побежал по крепкому насту. Из-за поземки ног его не было видно, собачьи спины и хвосты двигались за ним и отставали. Михей с погонщиком то и дело соскакивали с нарты, облегчая собак, нагоняли, но не перегоняли.
«Ловок и силен, однако!» – отметил про себя атаман.
Бежали они долго. Снова стал чувствоваться голод, промышленный остановился и указал рукой на крест, поставленный на входе в протоку. Зимовье было неподалеку. Молодец сбросил с разгоряченной головы шапку, длинные русые волосы покрылись куржаком. Легким движением плеча он смахнул со спины мешок, развязал, достал связку из трех черных лис. Ленская цена им была рублей по десять.
– В подарок! – протянул Михею и добавил: – Не говори никому про нас!
– Уже понял, что промышляете без отпускной грамоты, – с восхищением разглядывая дорогих лис, кивнул Стадухин. – Бог вам судья и помощник, а я не враг. Благодарю за помощь, если что – приходите! – взглянул снизу в васильковые глаза, опушенные заиндевевшими ресницами. И спохватился: – За кого Бога молить? Имя не спросил.
– Молитва найдет без имени, – рассмеялся детина и без всяких признаков усталости побежал в обратную сторону.
Михей отметил про себя, что с первой встречи тот над чем-то посмеивался.
Атаман с юкагиром пропадали двое суток и явились в зимовье, когда погромленный род колымцев привез соболей и девку якутской породы. Некоторые шкуры были без хвостов, без лап и пупков, но и такие черные с проседью соболя по ленской оценке стоили рублей по двадцать за сорок. Казаки стали просить Стадухина отпустить взятого накануне аманата. Он подумал и согласился, что на десятерых зимовейщиков держать много заложников небезопасно.
На Страстной неделе юкагиры шумно засобирались и, ничего не сказав казакам, ушли. Зимовейщики не расспрашивали, куда они кочуют в самые холода: освобождение от них было благом. Якутская девка прибилась к Коновалу: то ли сама, то ли по жребию или розыгрышу, Михей не допытывался.
Калиба все лучше говорила и понимала по-русски. Как-то вечером нашептала Михею, что прежде чем попасть к анюйским колымцам, три зимы жила у чаучей, так она называла чукчей, не тех, что приезжали на погром с западной стороны, а кочевавших за горами и на реке Погыче у народа хор-олень. Стадухин снова услышал знакомое гортанное слово, и оно отозвалось в нем беспричинным юношеским волнением.
– Погыча! – похлопал по плечу Чуну. – Погыча! Ты тоже говорил про Похачу.
– Похача! – равнодушно прошамкал ламут. – За Камнем… Деда дед ходил. – Перевернулся на другой бок, задышал глубоко, сонно.
Михей смотрел на тлевшие угли в очаге и видел светлую реку с веселым гостеприимным народом вроде того дородного молодца, который вывел из пурги. Будто ждет он крепкой, справедливой власти, порядка на своей земле. Думал и о том, что строительство зимовья у моря, в тундре, не было ошибкой: пусть Митька заберет Колыму – он найдет другую реку, лучше и богаче.
Как водится, от скуки и безделья казаки потешались над женками, словами и знаками выспрашивали, сколько у них было мужей. Калиба долго не могла их понять. Ромка Немчин ткнул пальцем в сторону Михея, выставил девять других.
– Ну? Сколько Михеек?
Калиба морщила лоб, долго и тупо смотрела на Ромку, потом, просветлев лицом, указательным пальчиком прошлась по его растопыренным, потом еще.
– Сколько? – Ромка скинул чуни, показывая пальцы рук и ног. Калиба покачала головой и потрясла волосами, собранными в пучок. Казаки хохотали, женщина невинно смеялась.
– Нашли потеху, жеребцы! – укорил товарищей Втор Гаврилов. – Это мы, придурошные, все чего-то ищем, грабим, кровь льем, на рожон лезем, а бабы знай себе рожают. С кем сытней, безопасней, с тем и живут, пока очередному муженьку такие же удальцы глотку не перережут.
