Семен Дежнев перевел дух, вытер пот со лба. Зырян впился пристальным, злорадным взглядом в лицо Стадухина, чего-то ожидая.
– Отчего свое зимовье бросил? – спросил Михей так, будто весть о серебре и воеводском наказе его не заинтересовала.
– Напали юкагиры трех родов. Мы лучшего мужика, брата тойона, убили, взяли в аманаты его сыновей. Весной они собрались в пять сотен и осадили, – неохотно отвечал Зырян, опуская потускневшие глаза. – Две недели держали в осаде. Мы, отстреливаясь, сожгли свой порох, и тот, что Афонька принес, пошли на прорыв, пробились саблями и топорами, надумали идти к тебе. Скоро сюда приплывут торговые люди, купим что надо и пойдем искать Нерогу.
– Отчего бы торговым здесь быть? – удивился Михей. – Еще прошлым летом о Колыме знали только на Индигирке.
– Нынче приедут, – смущенным голосом заверил атамана передовщик Афанасий. – Все, кто на Яне и Индигирке зимовали, товар держат под ваших соболей.
– Да уж! – почесал затылок Стадухин, вскинул глаза на земляка: – И тебя на прорыве ранили?
– Слава Богу, в левую! – улыбнулся Дежнев.
– На тебе уже живого места нет – весь в ранах!
– Правая здорова! – Семейка тряхнул кулаком. – Я ей тойона Алая убил, потому колымцы от нас отстали.
– А зимовье?
– Подпалили!
– Зиму-то мы в нем пережили, – начиная сердиться, резче заговорил Зырян, теребя вислые сосульки редкой бороды.
Михей его не слушал, торопливо думая о своем. Летом он хотел плыть к Арине. Ясак был собран, после расплаты по кабале кое-что оставалось на безбедную жизнь при остроге. И возвращаться было нестыдно: все-таки они с Митькой первыми из служилых дошли до Колымы, хотя собранным и добытым здесь и на Оймяконе Ленский острог не удивишь.
Еще ничего не было решено, но у Стадухина захолодело в груди от предчувствия, что он может не вернуться к жене и нынешней осенью. Михей оглянулся на своих казаков и понял по их лицам: откажется от поиска серебра – проклянут. А если найдут серебро без него, Михея Стадухина, будут до скончания века смеяться и язвить, как Постник и его спутники.
– Государю послужить – дело Божье! – рассеянно пробормотал, растягивая слова. – И государь тех служб не забудет, наградит! – Поднял туманные глаза на Зыряна, который опять глядел на него с вызовом, как перед дракой:
– И куда идти?
– Как сойдет лед, ты по наказу воеводы оставь в зимовье при наших общих аманатах и казне казаков сколько нужно и пойдем вверх по Колыме.
– Дай, бабка, воды напиться, а то жрать хочется, аж переночевать негде, – принужденно рассмеялся Стадухин, не сводя разгоравшихся глаз с Зыряна.
– Порох, свинец, неводные сети – все наше… И коч твой, конечно, спалили вместе с зимовьем?
– У нас есть рухлядь. Приедут торговые – купим и возместим, – не моргнув глазом, отговорился десятник.
– Добро! – хлопнул ладонью по колену Михей. – Идем одним отрядом, а чтобы не было распрей, как прошлой осенью, атаман должен быть один. Кто?
– Это правильно! – загалдели настороженно слушавшие казаки. – Опять передеремся без единой власти.
– Я! – так же пристально глядя на Стадухина, ответил Зырян. – Семейка ясно сказал, кому воевода послал наказную память искать серебро.
– Тебе?
– Мне!
– Тогда ищи! Зачем ко мне пришел?
– За подмогой по воеводскому указу!
– Где он, тот указ?
Все слушавшие казаки и промышленные настороженно притихли. Смутился и Зырян, заерзал на лавке.
– Я же говорил – у целовальника Волынкина, – промямлил Семейка Дежнев, обсасывая рыбью голову. Отложил ее на бересту, вытер руки мхом, бороду рукавом. – Он прислал на Индигирку Гришку Киселя передать наказ по памяти. Тот на Алазею пришел и говорил слово в слово!
– Епифанка! Ушник воеводский, – загалдели казаки, поддерживая Стадухина. – Да он мать обманет и по миру пустит. Вдруг удумал хитрость – потом отопрется.
– Совсем сдурели от бесхлебья! – закричал Зырян, багровея обветренным прожженным солнцем лицом. – Зачем ему баламутить два острога, при свидетелях посылать служилых людей за полтыщи верст?
Стадухинские казаки опять притихли, не зная, что возразить. А Зырян стал напирать.
– Моих людей два десятка, твоих один. Половину оставишь в зимовье! Без наказной памяти понятно кому быть атаманом?
– Я серебро искать не пойду! – сказал помалкивавший Пантелей Пенда.
– В зимовье останусь летовать, торговых дождусь.
Стадухин взглянул на него с благодарностью.
– Семейка! Останешься? – спросил Дежнева. – Ты же хром на обе ноги, теперь еще и однорук.
– Пойду за серебром! Если сюда зимой дошел, летом что не идти?
– Что скажете, братья казаки? – Стадухин обернулся к зимовейщикам.
– Идем своим отрядом, чтобы Зырян нас не неволил! – за всех ответил Мишка Коновал, подергивая розовым рубцом на коричневой щеке.
– Будут или не будут нынче торговые – неизвестно, – заговорил рассудительный Втор Гаврилов. – По христианскому милосердию припасом мы с вами поделимся, но по нашей цене!
– Вот наш ответ! – обернулся к Зыряну Михей. – Где она, Нерога, ни вы не знаете, ни мы. Припас наш. Ваших аманатов нам караулить или как?
Из промышленных людей Афони Андреева двое были ранены при осаде и просились летовать в зимовье. Старшим Стадухин оставил Втора Гаврилова, который не рвался в верховья Колымы, при нем – трех охочих. На том споры закончились. Приятных новостей не было, душевного разговора не получилось ни со старыми казаками Беляной и Моторой, ни с земляком Дежневым. На другой день люди Зыряна и промысловой ватажки выбивали изо льда плавник, строили свой балаган рядом с зимовьем. В ворота сунулся и грозно уставился на них стадухинский медведь. Не случись рядом атамана, гости убили бы его.
– Забьем, чтобы вреда не сделал! – настойчиво кудахтал Федька Катаев.
– Пусть погуляет! – потрепал зверя по загривку Михей. – Не голодаем.
Он высматривал Пантелея Пенду, но среди строивших балаган его не было. Отогнал медведя от зимовья, по свежевыпавшему снегу взял след старого промышленного и вышел к берегу моря. Пестун увязался за ним. Он то и дело останавливался, принюхивался, что-то выискивая в тундре, над ним с криками носились птицы, но медведь не обращал на них внимания. Старый промышленный сидел на вмерзшей лесине и смотрел на льды, как Чуна, и был не далеко от того места, которое облюбовал ламут. Стадухин подсел к нему, помолчал, тоже вглядываясь вдаль, потом заговорил:
– Земля там, на краю, или облака? До Рождества заплутал я с диким мужиком и где-то в той стороне был принят голубоглазыми людьми. По сей день вспоминаю, дивлюсь встрече и никому про нее не сказываю. Чудно как-то…
