Принужденные окликами, казаки и промышленные неохотно сели за весла, коч пошел в глубь протоки запасаться водой, рыбой и птицей, которая теряла перо. Бырчик в нескладной мужской одежде, с выпиравшим из-под штанов брюхом висла на всяком из недовольных гребцов, Афоня бросал на нее тоскливые взгляды, но не корил, не окликал, претерпевая трезвое раздражение. Чуна плясал под приглушенный хохот, но вскоре стал печален, сел в стороне и завел длинную, протяжную, как волчий вой, песню. Встали на якорь. Плыть за водой могли только двое: передовщик и Михей. Ловить рыбу и птицу, собирать плавник спутники не желали.
– Гульной день, давай! Намучились! – Оглядывались на едва видимые торговые суда.
Афанасий Андреев не пил ни вина, ни сусла или бражки. От них ему делалось плохо. Стадухин мог пить помногу, но недолго: уже на другой день его воротило от винного запаха. Втайне он даже завидовал веселившимся, но торопился на Лену, боясь упустить ветер и удачу. Чуна умолк, оборвав песню на вздохе, свесил голову, посидел минуту-другую, повел по сторонам злыми, сжатыми в щелки глазами и закатил оплеуху ближайшему из сидевших промышленных людей. Его связали. Он не противился, ткнулся носом в мешок с рожью и затих. На другой день все хмуро работали, оглядываясь на торговые суда, то и дело намекали Стадухину, что готовы перекупить его фляжку.
– Знаем, у тебя есть! – канючили. – Отдал бы за перекупную цену, чего добру пропадать?
Бывший атаман сердито молчал, губы его были сжаты, глаза холодны, под облупившимся носом задиристо топорщились рыжие усы. Он чувствовал, что ветер может перемениться, и виноватых в том нет. Так и случилось. На другой день новоселовский караван судов снялся с якорей и ушел в море. Запас воды, еды и дров пополнялся несколько раз, так как в протоке пришлось простоять полторы недели.
Наконец, снова задуло с восхода. На судне подняли парус и продолжили путь вдоль унылого тундрового берега. На пятый день добродушное лицо Афонии посуровело, он что-то напряженно высматривал вдали и наконец указал Стадухину:
– Святой Нос! Гиблое место. Многие суда здесь побились, и твой сослуживец, Федька Чурка, на берег выбросился.
Обойдя мыс, Афоня незлобливо чертыхнулся. Прямой путь к западу был забит льдом. Казакам и промышленным пришлось сесть за весла и продвигаться, отталкивая льдины шестами. В заливе за Носом им встретился знакомый коч торгового приказчика Стахеева. Судно болталось на якоре, дожидаясь попутного ветра, чтобы плыть на Колыму. С него махали шапками, подзывали. Понятно было, что встреча не могла обойтись одними приветствиями и обменом новостей.
– Прошлый год у нас был, – весело загалдели казаки и промышленные, глаза их заблестели. – Неужто, успел обернуться за товаром?
Как ни спешили Михей с Афанасием, как ни ценили каждый день и час пути, но пройти мимо не могли. Сжав зубы, Стадухин согласился переменить курс. Афоня подвел суденышко к смоленому борту добротного купеческого коча, при резкой волне отмели ткнулся в него тупым носом.
– Чтоб вина никому не покупать! – прикрикнул казак на служилых и промышленных. – Кто ослушается, в кровь морды разобью!
Стахеев смиренно поклонился земляку и заговорил с печальным видом:
– Здравствуй, Михеюшка! Ангела тебе доброго, дорогой сродник!
– Что за беда? – Стадухин перескочил на его судно.
– Пограбили меня мои же покрученники! – качая головой, стал жаловаться Стахеев.
Вокруг него толпились подручные и торговые люди. Среди них Стадухин высмотрел Федьку Голого, прибыльно торговавшего на Лене. «Маловато народа, чтобы вести тяжелый коч!» – отметил про себя и настороженно спросил:
– Ты в какую сторону?
– На Колыму! Там у меня ватага промышляет. Живы ли?
– Живы были, когда уходили! И что теперь? Искать грабителей?
– Да где ж их сыщешь? – всхлипнул пинежец, зарозовев оспинками по щекам. У Стадухина отлегла от сердца тревога. – Все равно объявятся в Якутском, мимо не пройдут. Пусть воевода взыщет. А ты свези ему мою жалобную челобитную.
– Добро! – повеселев, согласился Михей и, обернувшись к передовщику-мореходу, приказал покрепче пришвартоваться. – Только пиши быстрей, каждый час дорог.
– Да у меня все написано. Нацарапаю, что с тобой грамотку шлю, и ладно.
Афанасий Андреев перешел на борт стахеевского коча, поприветствовал знакомых и встречных.
– А что это вдруг покрута взбунтовалась? – полюбопытствовал.
Стахеев стал обстоятельно и нудно рассказывать:
– Я в немилости у нового воеводы оттого, что был в милости у прежнего. Пострадавшие от Головина теперь взыскивают с нас, с тех, кто с ним ладил. Вернешься, даст Бог, пойдешь на поклон к Пушкину, помни! А покрученники мои взбунтовались, что их Головин заставлял строить острог за один только прокорм, а я при нем прибыли получал, вот они и решили взыскать с меня ходовым товаром. Серебро искать соблазнились, дураки. Государю, мол, послужим, он нас простит, а от вас, торговых, не убудет. А то, что мы ради прибылей круглый год маемся под парусом да на нартах, того им, завистникам, не понять.
– Ты давай-ка побыстрей, – поторопил земляка Студухин.
– Заемную грамотку на себя дали? – не обращая на него внимания, продолжал спрашивать передовщик.
– Дали! – тяжко вздохнул Стахеев и опять поднял руку с пером, обмокнутым в чернила. – Да когда теперь с них взыщешь. А меня на Колыме ждут. Следом плывут Епифанка Волынкин с Богдашкой Евдокимовым, Федотка Попов в устье Лены ждет своего приказного, посланного в Якутский за дозволением промышлять и торговать. Через год-другой на Колыму каждое лето будут приходить по десятку кочей. Успевать надо, а тут беда…
– Пиши, пиши! – сердито взглянул на разговорившегося приказчика Стадухин.
Стахеев опустил нос к написанной челобитной, снова обмакнул перо, старательно дописал несколько строк и присыпал их сухим песком. Михей с беспокойством зыркал по сторонам, приглядывая за своими людьми. Лица казаков ему не нравились. Бырчишка открыто выспрашивала, есть ли вино.
– Я вам сторгуюсь, дети блядины, так сторгуюсь, вы у меня водяному дедушке будете петь и плясать! – пригрозил рыкающим голосом.
Два коча недолго простояли рядом. Как ни просили люди Стахеева и Голого показать добытые на Колыме меха, Стадухин потряс перед ними паевым сороком черных соболей и велел выгребать из залива. Промышленные и казаки неохотно скинули швартовы, оттолкнулись шестами от купеческого коча. Афоня вскрикнул, тревожно озираясь по сторонам:
– Девка где? – Бросив руль, перемахнул на другое судно и вытащил из-под палубы упиравшуюся толмачку. – Спряталась, стерва!
Бырчик была пьяна и кричала, что желает вернуться на Колыму.
– Оставь ее нам! – смущенно попросил передовщика Стахеев. – Дадим хорошую перекупную цену товаром. Мы ведь одного купца пайщики и покрученники, чего там?
